Надейка выкладывала из санок последнюю плитку чёрного камня, добытого в развалинах крепости. На крылечке вновь стукнула сошка.

– Ты, бестолочь, какое понятие о царских ризах можешь иметь? – требовательно и как-то обиженно спросила Шерёшка. – Ты в Беду хорошо если в мамкином брюхе играла!

Надейка покорно опустила глаза:

– Твоя правда, тётенька. У государыни платье белое, всё синими незабудками. А у государя корзно серебряное, с плеча книзу прикраса в синюю и зелёную нитку…

– Тьфу! – озлилась Шерёшка. – Где то узорочье, негодница? И где наши грязи?

– На картине…

– Что?

– Мне картину велено поновить. С четой праведной.

– Кто велел?

– Господин Лихарь орудье вменил…

Шерёшка зло отмахнулась:

– Картины жаль. А Лихарю неудача поделом станет.

Надейка смолчала.

Шерёшка вдруг ткнула клюкой тяжёленькую чёрную плитку:

– На чём тёртые глины замешивать собралась?

– На желтке с водицею…

– Ты меня провести даже не помышляй. Батюшка мой сам книги сшивал, сам расписывал, – сурово предупредила Шерёшка. – Краски твои провоняют, иссохнут, трещинами пойдут! – И злорадно предрекла: – Загубишь, Лихарь тебя…

Отболевшие ожоги закалили Надейку. Она не вверглась в былое помрачение, лишь чуть вздрогнула.

– На желтке не иссохнут, тётенька. А чтоб не протухли, уксусом разведу. Закончу, для крепости рыбьим клеем промажу…

Шерёшка тяжело помолчала, пряча удивление.

– Кто научил? – спросила она затем.

– Я от образа Матери… художество постигала…

– Врёшь, – наставила костлявый палец Шерёшка. – Угольями берёсту марать – это да, это всякий наловчиться способен. А красками – нет! Умишка не хватит! Их от Богов взысканные люди в старину обрели и нам науку оставили. Сей же час сказывай, кто на ум направлял! Не то вовсе выгоню и показываться возбраню!

В дровник сунулись воронята. Босые, с мокрыми по колено ногами, штаны перемазаны жёлтым и красно-бурым. Шерёшка зашипела на них. Оба мигом исчезли.

Надейка отвела глаза:

– Меня дедушка Опура учил.

За углом раздались смешки. Опура! Каких только прозваний людям не нарекают!

– Я кого выгнать сулила, если снова соврёшь?

– Не вру я, тётенька. Он мне показал, как тереть, как кисти вязать…

– Опура? Он до твоего рождения последний ум обронил. Вот что, девка…

– Как есть обронил, – прошептала Надейка. – Когда стена падала, святой жрец хвалы Владычице возносил, а дедушка остатний уголок изрисовывал. Краснопева потом костей не нашли. А дедушка умом подался, когда ему труд всей жизни земными корчами обвалило.

– Ты почём знаешь? Ты тогда…

– Мама сказывала.

Воронята осторожно присели на порожек дровника, стали слушать. Полоумного Опуру они не застали. Не видели, как старец бродил безлюдными переходами. Не слышали, как беседовал сам с собой, поднося жирник к остаткам стенных росписей. Ирша и Гойчин были уже из нового поколения.

– Для нас всё случилось вчера, – совсем другим голосом сказала Шерёшка. – Вам, подлёткам, отцы-матери донесли. А скоро одни бабкины сказки останутся, никто им и веры не даст.

– Так он что? – робея, спросил Гойчин. – Дед этот?

Грустная, задумчивая Шерёшка была совсем непривычна. Как обходиться с ней, пока она размахивала палкой, грозясь прогнать за забор, они успели постичь.