Сергей Михайлов. Далекие огни
Посвящаю моей жене Надежде
Жизнь – это в конечном итоге единственное, что есть у человека, поэтому с ней так тяжело расстаться, и в то же время в мире есть неумолимые силы, которым не составляет никакого труда взять ее, для них это так же обыденно, как забрать пальто в гардеробной, а в обмен на жизнь, самое ценное, что может быть в природе, на теле выжигают электродами казенный символ обреченности – номер очереди в небытие. Алексрома,
«Плоть, прах и ветер»
Часть первая. ВЫБРОШЕННЫЙ НА ОБОЧИНУ
Глава первая
Волна холодного, сырого, промозглого воздуха, перемешанного с выхлопной копотью только что отъехавшей иномарки, обдала его с ног до головы и заставила очнуться. Он открыл глаза. Серые, в мокрых разводах, деревянные постройки барачного типа тянулись вдоль узкой грязной улочки. Было почти безлюдно, лишь изредка из сырого полумрака осеннего дня выплывали немытые и небритые тела местных аборигенов; безразлично скользнув мутным похмельным взглядом по одиноко стоящей фигуре, они растворялись в близлежащей подворотне. Откуда‑то доносилась пьяная брань и звон бьющейся посуды. Где‑то вдалеке простучал колесами товарняк. Память туго возвращалась к нему. Он силился вспомнить, кто он, где он и как вообще оказался в этой захолустной провинциальной дыре, но какая‑то невидимая пелена застилала его мозг, не давала просочиться воспоминаниям. Голова гудела, тупо ныл затылок. И вдруг – вспышка!.. Пелена треснула и разорвалась. В мозгу, подобно анкетным данным, стали отпечатываться четкие скупые слова: «Петр Суханов. 1963 года рождения. Адрес: 1‑й Заводской переулок, дом 14, квартира 38. Женат. Имя жены – Клавдия». Пелена снова сомкнулась. Что‑то там было еще, он это чувствовал, еще целый сонм каких‑то воспоминаний, обрывочных сведений о его личности. Целое досье на него самого. Вот только доступа к этому досье у него почему‑то не было. Однако хоть что‑то о себе он все‑таки знал. Имя, возраст, адрес… Не густо. Но самое страшное было в другом: он не имел ни малейшего представления, что с ним было пять минут назад. Десять минут назад, час, неделю… Откуда он, что он здесь делает – именно здесь, в эту самую минуту? Почему именно здесь, а не где‑либо еще? Кто он, черт побери?! Он шагнул на мокрую грязную мостовую и наобум зашагал вдоль узкой улочки. Правое подреберье пронзила острая боль, отозвавшаяся пульсирующей болью в затылке. Он провел ладонью по мокрым волосам. Пальцы нащупали на затылке свежий, едва начавший заживать, рубец. Ничего не помню… ни‑че‑го… Полная амнезия – так, кажется, это называется?.. Он чувствовал себя беспомощным и совершенно одиноким. Метров через сто он наткнулся на какую‑то забегаловку. Спустился по стершимся ступенькам вниз и очутился в едва освещенном полуподвальном помещении, где несколько смурных типов безразлично тянули мутное прокисшее пиво. Отыскал туалет. Там, среди вони и грязи, в полном одиночестве, он ощупал свои карманы. Паспорт на имя Суханова Петра Андреевича, несколько купюр по сто, пятьдесят и десять тысяч – и все. Никаких свидетельств, могущих пролить свет на его прошлое, при нем не имелось. В стене, над захарканным и заблеванным умывальником, он обнаружил бесформенный огрызок зеркала. То, что отразилось в его мутной поверхности, не вселило в него оптимизма. Худое, изможденное лицо, покрытое недельной щетиной, ввалившиеся глаза, в глазах – отчаяние и немой вопрос… старая телогрейка с клоком ваты, торчащим из правой полы, ношенные солдатские брюки, заправленные в старенькие потрескавшиеся сапоги… часы «Полет» с треснувшим стеклом на левом запястье… Видок еще тот… И это – я? Я!? Он вернулся в зал, через силу влил в себя кружку мутного пива и вышел в сырую промозглость осеннего дня…
* * *
Четырнадцатый дом по 1‑му Заводскому переулку он нашел только к вечеру. |
