Уильям Фолкнер. Деревушка
Трилогия о Сноупсах - 1
КНИГА ПЕРВАЯ
ФЛЕМ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Французова Балка лежала в тучной речной долине, в двадцати милях к
юго-востоку от Джефферсона. Укрытая и затерянная меж холмами, определенная,
хоть и без четких границ, примыкающая сразу к двум округам и не подвластная
ни одному из них, Французова Балка была когда-то пожалована своему первому
владельцу, и до Гражданской войны выросла в огромную плантацию, остатки
которой - полый остов громадного дома, рухнувшие конюшни, невольничьи
бараки, запущенные сады, аллеи, кирпичные террасы - все еще звались усадьбою
Старого Француза, хотя прежние ее границы существовали теперь только в
старинных, пожелтевших записях, хранившихся в архиве окружного суда в
Джефферсоне, и плодородные поля кое-где давно уже снова заполонила
тростниковая и кипарисовая чащоба, у которой они были некогда отвоеваны их
первым хозяином.
Возможно, что он и в самом деле был иностранец, хотя и не обязательно
француз, потому что для людей, которые пришли после него и почти начисто
стерли все его следы, всякий, кто говорил с малейшим чужеземным акцентом,
чья наружность или даже занятие казались необычными, всякий такой человек
был французом, к какой бы национальности он себя ни причислял, точно так же,
как городские умники в ту пору (вздумай он, к примеру, обосноваться в самом
Джефферсоне) непременно окрестили бы его голландцем. Но теперь никто уже не
знал, откуда он был родом, даже шестидесятилетний Билл Уорнер, который
владел чуть ли не всей прежней плантацией вместе с участком под разрушенной
усадьбой. Потому что он пропал, исчез, этот чужеземец, этот француз, со всей
своей роскошью. Его мечта, его бескрайние поля были поделены на маленькие,
чахлые фермы, заложенные и перезаложенные, и управляющие джефферсонскими
банками грызлись из-за них, прежде чем продать, и, в конце концов, продавали
Биллу Уорнеру, и теперь от Старого Француза только и осталось что речное
русло, выпрямленное его невольниками на протяжении почти десяти миль, чтобы
река в половодье не затопляла поля, да скелет громадного дома, который его
многочисленные наследники целых тридцать лет разбирали и растаскивали;
ореховые ступени и перила, дубовые паркеты, которым через пятьдесят лет цены
бы не было, и самые стены - все пошло на дрова. Даже имя его было позабыто,
слава его обернулась пустым звуком, легендой о земле, вырванной у лесной
чащи, укрощенной, увековечившей позабытое прозвище, которое то, что явились
после него - приехали в разбитых фургонах, верхом, на мулах или пришли
пешком, с кремневыми ружьями, собаками, детьми, самогонными аппаратами и
протестантскими псалтырями, - не могли ни произнести правильно, ни даже
прочесть по буквам и которое теперь не напоминало ни об одном человеке на
свете; его мечта, его гордость стали прахом и смешались с прахом его бог
весть где лежащих костей, да еще молча упорно сохраняла предание о деньгах,
которые он будто бы зарыл где-то около своего дома, когда Грант опустошал
эти края, двигаясь на Виксбург.
|
