Алан Беннетт. Голы и босы
Рэнсомов обокрали. «Ограбили», — сказала миссис Рэнсом. «Нет, обокрали», — поправил мистер Рэнсом. Помещение грабят, если застают людей. Как поверенный он полагал, что у каждого слова есть точное значение и употреблять его следует в точном с ним соответствии. Впрочем, обокрали ли их, ограбили ли — значения не имело. Воры обычно не берут все подряд — одно уносят, другим пренебрегают. Да и не все можно унести: кресла, к примеру, уносят редко, кушетки и того реже. Но — не на сей раз. На сей раз унесли всё. Рэнсомы в это время были в опере на «Cosi fan tutti» (на «Cosi», как выучился с недавних пор говорить мистер Рэнсом). Для их супружеского союза Моцарт значил немало. Детей у них не было, и, если бы не Моцарт, брак их, надо думать, давно бы распался. По возвращении с работы мистер Рэнсом всегда принимал ванну, после чего ужинал. И уж тогда совершал еще одно омовение — на этот раз музыкальное. Он погружался в Моцарта, нырял в него, позволяя маленькому ве´нцу смыть со своего тела всю грязь и мерзость, которыми оно пропитывалось за целый день в конторе. В тот вечер, однако, он направился в купальню общественную — в Ковент-Гарден, и место у него было сразу за министром внутренних дел, который тоже принимал тут ванну, желая смыть нынешние заботы, среди которых — если оценивать их количественно — были и заботы Рэнсомов. Обычно мистер Рэнсом предавался подобному омовению в одиночестве: Моцарт являлся к нему сепаратно — через наушники и махину сложной и тонко настроенной стереосистемы, к которой миссис Рэнсом не дозволялось даже прикасаться. В этой-то стереосистеме миссис Рэнсом и усмотрела причину ограбления, заподозрив, что за ней в первую очередь, должно быть, и охотились воры. Но кража стереосистемы — дело обычное, а вот кража сорванного с пола ковролина — нет. — Может, они завернули в него стереосистему? — высказала предположение миссис Рэнсом. Пожав плечами, мистер Рэнсом возразил, что для этого, надо думать, воспользовались ее шубой. В ответ она снова залилась слезами. «Cosi» их тоже не слишком порадовала. Миссис Рэнсом запуталась в сюжете. Мистер Рэнсом, никогда в него и не вникавший, счел, что постановка не идет ни в какое сравнение ни с одной из имевшихся у него четырех записей. Исполнители всегда только отвлекали его. «Не знают, куда руки деть», — буркнул он в антракте. Миссис Рэнсом подумала, что, пожалуй, не в одних руках тут дело, но промолчала. Мысли ее были поглощены духовкой, в которой она оставила доходить мясную запеканку с картошкой: эх, надо было поставить регулятор на тройку, а не на четверку. И верно, на тройку было бы лучше. Жаркое и в самом деле пересохло. Но об этом не стоило беспокоиться, потому что воры увезли с собой и духовку, и жаркое, а заодно и форму, в которой оно доходило. Рэнсомы жили в буро-красном эдвардианском многоквартирном доме неподалеку от Риджентс-парка. До Сити было рукой подать; правда, миссис Рэнсом предпочла бы что-нибудь менее центральное: ей смутно виделось, как она стоит в собственном саду с плетеной корзинкой в руках. Впрочем, по части цветоводства таланта ей Бог не дал. Африканская фиалка, которую на Рождество презентовала уборщица, как раз в то утро окончательно испустила дух, и пришлось засунуть ее в шкаф — с глаз долой от миссис Клегг. Можно было и не прятать. Шкаф ведь тоже исчез. Соседей у них, можно сказать, не было, даже словом редко с кем случалось перемолвиться. Изредка им попадались в лифте какие-то люди, и тогда обе стороны начинали напряженно улыбаться. Как-то раз Рэнсомы пригласили новых соседей по этажу заглянуть на шерри, но муж оказался, как он сам себя аттестовал, фанатом бигбэнда, а жена — регистраторшей у стоматолога с тайм-шером в Португалии; короче говоря, прием не удался, и больше подобных попыток они не предпринимали. |
