Агата Кристи. Икс или игрек?Томми и Таппенс - 3
И расправив плечи, с решительной улыбкой на губах, прошел в гостиную, где сидела его жена и вязала армейский подшлемник из шерсти защитного цвета. Была весна 1940 года. Миссис Бересфорд только кинула на мужа короткий взгляд и сразу же снова со страшной быстротой заработала спицами. Промолчав минуту или две, она спросила: – Что нового в газетах? Томми доложил: – Со дня на день ожидается начало блицкрига, гип-гип-ура! Во Франции дела идут паршиво. Таппенс сказала: – Да, действительно невесело. Снова молчание. Наконец Томми не выдержал: – Что же ты не спрашиваешь? К чему эта дурацкая тактичность? – Я знаю, тактичное молчание иногда страшно действует на нервы, – ответила Таппенс. – Но, с другой стороны, когда я спрашиваю, тебя это тоже раздражает. Да и незачем спрашивать. У тебя на лице все написано. – Вот не думал, что похож на Печального Пьеро. – Куда там, милый, – сказала Таппенс. – У тебя на губах застыла отчаянная улыбка висельника, и ничего более душераздирающего я не видела в жизни. Томми усмехнулся. – Неужели даже так? – Больше, чем так. Ну, довольно, выкладывай! Ничего не выходит? – Ничего не выходит. Я им не нужен ни в каком качестве. Ей-богу, Таппенс, ну разве не обидно, когда с сорокашестилетним мужчиной разговаривают как со слабоумным дряхлым дедом? Армия, флот, министерство иностранных дел – все твердят одно: вы слишком стары, может быть, понадобитесь позднее. Таппенс вздохнула: – Со мной то же самое. Медсестры моего возраста? Нет, спасибо, не нужны. А на любую другую работу? Тоже не требуется. Они лучше возьмут дурочку с кудряшками, которая в жизни не видела ни одной раны и не простерилизовала ни одного бинта, чем меня, проработавшую три года, с пятнадцатого по восемнадцатый, сначала палатной и хирургической медсестрой, потом за баранкой грузового фургона, а потом личным шофером, возила на легковом автомобиле генерала. И на том, и на другом, и на третьем месте, смею утверждать, не ударила в грязь лицом. А теперь я, оказывается, никому не нужная надоедливая дамочка в годах, которая не желает сидеть тихо у себя дома и заниматься вязанием, как ей положено. Томми мрачно заключил: – Не война, а сущий ад. – Мало того, что идет война, так еще не дают принять в ней участие. Это уж совсем безобразие. – Зато, по крайней мере, для Деборы нашлась работа, – попробовал утешить ее Томми. – Она-то устроилась, – отозвалась мать Деборы. – И конечно, со своей работой справляется хорошо. Но я лично думаю, Томми, что смогла бы работать не хуже Деборы. Томми ухмыльнулся. – А она, наверно, так не считает. – С дочерьми иногда бывает очень трудно, – покачала головой Таппенс. – Особенно когда они стараются проявлять сочувствие. – А уж как Дерек снисходит к моим слабостям, это просто невыносимо, – проворчал Томми. – Так и читаешь в его взгляде: «Бедный старый папаша!» – Честно признаться, – кивнула Таппенс, – наши детки, конечно, замечательные, но все-таки от них можно с ума сойти. Однако при упоминании о близнецах Дереке и Деборе лицо матери сразу смягчилось. – Должно быть, людям всегда трудно самим почувствовать, что они стареют и ни к чему не пригодны, – задумчиво проговорил Томми. Таппенс сердито фыркнула, высоко вскинула темную, гладко причесанную голову и выпрямилась в кресле, так что зеленовато-серый шерстяной клубок покатился на пол. – Это мы-то ни к чему не пригодны? – возмутилась она. – Ты и я? Или просто все кому не лень стараются нам это внушить? Может быть, от нас и вообще никогда не было проку? – Может, и так, – вздохнул Томми. |
