Патрик Модиано. Незнакомки
Из интервью с П. Модиано
"Бюльтен Галлимар". "Незнакомки" состоят из трех женских монологов, образующих триптих. Почему вы решили на сей раз дать слово женщинам? Патрик Модиано. Я пытался найти новый ракурс, искал иного рассказчика, нежели "я" большинства моих прежних романов, чтобы выступить самому не в роли повествователя, а как бы в роли слушателя. Мне хотелось создать у читателя впечатление, будто он каждый раз слышит голос по радио — кто–то рассказывает случай из своей жизни, и вдруг передача прерывается или голос заглушают помехи. И тщетно слушатель будет крутить ручки приемника — ему уже не удастся снова настроиться на нужную волну и узнать продолжение истории. "Б. Г." Обычно главные герои ваших книг поглощены поисками самих себя и своего прошлого. А здесь, похоже, этого поиска нет… П. М. Каждая из женщин рассказывает о конкретном отрезке своей жизни, но читатель не знает, ни кто эти женщины, ни как их зовут. Рассказчицы остаются безымянными. Можно также читать эти три текста как свидетельские показания, которые кто–то напечатал на машинке, забыв указать имена и фамилии допрошенных. И теперь уже личность установить невозможно. "Б. Г." Когда–то вы сказали по поводу своего романа "Из самых глубин забвения": "Я понял, что бессилен "воскресить" прошлое. От него остаются лишь фрагменты, разрозненные эпизоды". Можно ли считать "Незнакомок" вариацией на тему "размытости" воспоминаний? П. М. В "Незнакомках" перед нами тоже именно фрагменты, разрозненные эпизоды. Ясно, что каждая из женщин говорит о своем прошлом. Но неизвестно, где они находятся сейчас, в момент рассказа, и что с ними сталось в жизни. В общем, непонятно, откуда исходят эти голоса, одновременно и близкие, и далекие. И поскольку невозможно увязать ни одну из этих историй с дальнейшей судьбой героини, то кажется, будто каждый рассказ — это отколовшийся кусок льдины, навеки обреченный одиноко носится по волнам. "Б. Г." Временами пелена сомнамбулической грезы рвется, приоткрывая жестокую действительность — неожиданный арест, убийство. Что это — мечта, обернувшаяся кошмаром реальности, или реальность, грубо напоминающая о себе мечтателю? — Я думаю, это реальность, с которой сталкивается грезящий, и всякий раз это оказывается для него жестоким пробуждением. Но поскольку все три эпизода принадлежат прошлому, "жестокая действительность" тоже обретает черты то ли сновидения, то ли фантазии.
I
В этом году осень наступила раньше обычного, принеся с собою дожди и прелую листву, окутав туманами набережные Соны. Я тогда жила еще у родителей, возле Фурвьерского холма. Мне нужно было найти какую–нибудь работу. В январе меня взяли на шесть месяцев машинисткой в фирму "Вискоза и шелк", что на площади Круа—Паке, и я придержала все, что заработала там за полгода. На эти деньги я съездила летом на юг Испании, в Торремолинос. Мне было восемнадцать лет, и я впервые покинула Францию. На пляже Торремолиноса я познакомилась с одной женщиной, француженкой, которая уже много лет жила здесь с мужем; ее звали Мирей Максимофф. Такая эффектная, красивая брюнетка. Они с мужем были владельцами отеля, где я снимала комнату. Мирей сказала мне, что осенью собирается надолго приехать в Париж и остановится у друзей; она дала мне адрес. Я обещала навестить ее в Париже, если получится. Когда я вернулась, Лион показался мне совсем уж мрачным. Вблизи от нашего дома, справа, на спуске Сен—Бартелеми, находился пансион лазариетов. Здания, построенные на склоне холма, угрюмо высились над улицей. Ворота в толще монастырской стены казались входом в пещеру. |
