Рик Янси. Ступени, ведущие в безднуМонстролог - 4
И я был не одинок в этой вере. Брайан Де Фиоре, агент необыкновенного дарования, был рядом с самого начала; также и неоценимый Дэвид Гейл, редактор, чрезвычайно терпеливый человек, лучше многих понимающий особенности творческого процесса. Отдельной благодарности заслуживает и вся команда издательства «Саймон энд Шустер», в особенности Жюстин Чанда и Нава Вульф. Эта книга – как и все остальные мои книги – никогда не состоялась бы без поддержки и постоянной веры в меня моей жены, Сэнди. Она – живое доказательство того, что главное в жизни – правильно выбрать жену, а не университет. И, наконец, самое важное: я благодарю моих читателей, которые восстали, узнав, что жизни их любимой книги грозит опасность. Если бы не они, история Уилла и доктора Уортропа осталась бы без конца. Их реакция тронула меня безмерно, хотя я понимаю, что дело тут вовсе не во мне, а в полюбившихся персонажах. Я разделяю чувства моих читателей. И от души надеюсь, что они не будут разочарованы.
Однако борьба с физической составляющей текста была отнюдь не самой сложной задачей. Буду честен: покончив с последним томом, я испытывал к нему ненависть, не больше и не меньше. Однако потом к ненависти примешалось еще одно чувство: меня предали. Уилл Генри меня предал. Он разыгрывал меня, водил за нос. Или нет? По тексту тут и там были разбросаны намеки, предупреждающие знаки. Я достаточно долго прожил с первыми десятью томами, чтобы понимать, точнее, ясно видеть, куда ведут меня последние три. В глубине души я рано понял, что именно ждет его на самом дне. Он написал: я понимаю, у вас может возникнуть желание повернуть назад. И вы можете так поступить, если хотите. Немного успокоившись, я снова перечитал все тринадцать фолио, и в девятом натолкнулся вот на что: Она ненавидела и любила его, тянулась к нему и отталкивала его, кляня себя за то, что не может оставаться равнодушной. Вот оно, подумал тогда я. Так оно и есть, лучше не скажешь.
Джудекка
Хотя настиг его. Он умер, А я, вмурованный в джудеккский лед, Все продолжаю жить. Если бы я мог назвать безымянное Мой отец в жару, живые черви сыплются из глаз. Их изрыгает его рассеченная плоть. Выблевывает рот. Горю, кричит отец. Горю! Его зараза, наследие мое. Если бы я мог встать лицом к лицу с безликой тварью Из огненных глубин мне слышен их двойной нестройный вопль. Пылая, они танцуют свой последний вальс. Отец и мать, вальсируют в огне. Если бы я мог разнять их Если бы я мог распутать узел Найти ту нить и потянуть, Но так, чтоб все распалось от конца и до начала Но нет начала, нет конца, и между ними тоже нет ничего Начала есть концы А все концы едины. Время – вот прямая, Да только человек – кольцо на ней.
Всю дорогу я не выпускал из рук отцовский подарок – пропахшую древесным дымом шапчонку. Жена констебля вытирала мне лицо тряпицей, смоченной в воде, а я молчал – у меня отняли голос те, кто танцевал в огне, вонь их горящей плоти, треск жадных красных челюстей и звезды, обнаженно сиявшие надо мной, пока я бежал. Алые пасти, белые глаза, и черви, осквернившие священный храм: белые черви, бледная плоть, алые пасти, белые глаза. Их конец – мое начало. Время – узел. Вечер и утро стали днем первым. Сначала я слышу голос, потом вижу лицо: – Я пришел за мальчиком. Меня накрывает черная тень. Его лицо – загадка, его голос – тяжкие оковы, они тянут меня вниз, пригибают к земле. – Ты знаешь, кто я? Я прижимаю шапчонку к груди. Киваю. |
