Жорж Санд. Ускок
– Кажется, Лелио, – сказала Беппа, – мы вогнали в сон достойного Ассейма Зузуфа.
– Ему скучно слушать наши рассказы, – заметил аббат. – Он человек слишком серьезный, чтобы его занимали такие легковесные сюжеты.
– Простите, – ответил мудрый Зузуф. – На моей родине страстно любят слушать рассказы. В наших кофейнях постоянно выступают рассказчики, как у вас – импровизаторы. Свои повествования они ведут то в прозе, то в стихах. На моих глазах английский поэт слушал их целыми вечерами.
– Какой английский поэт? – спросил я.
– Тот, кто воевал на стороне греков и от кого европейцы узнали историю Фрозины и еще другие восточные предания, – сказал Зузуф.
– Пари держу, что он не знает имени лорда Байрона! – вскричала Беппа.
– Отлично знаю, – возразил Зузуф. – Я только не решаюсь его выговорить, потому что, когда я это делал при нем самом, он всегда усмехался. Видно, я очень плохо произношу.
– При нем! – вскричал я. – Значит, вы с ним встречались?
– Часто встречался, главным образом в Афинах. Там то я и рассказал ему историю ускока, которую он изложил по английски в «Корсаре» и «Ларе».
– Как, дорогой Зузуф, – сказал Лелио, – так это вы – автор поэм Байрона?
– Нет, – ответил керкирец, которого эта шутка нисколько не рассмешила.
– Он ведь совсем изменил эту историю, да к тому же я вообще не могу быть ее автором, так как она – быль.
– Ну, так вы нам ее расскажете, – сказала Беппа.
– Но вам она должна быть известна, – ответил он. – Это ведь скорее венецианская повесть, чем восточная.
– Я слышала, – продолжала Беппа, – что сюжет «Лары» навеяла Байрону смерть графа Эдзелино, которого – дело было в эпоху морейских войн – убил ночью у перевала Сан Миниато какой то ренегат.
– Значит, – сказал Лелио, – это не тот знаменитый мрачный Эдзелин…
– Кто может знать, – вмешался аббат, – кем был на самом деле тот Эдзелин и в особенности Конрад? Зачем доискиваться, какая историческая правда лежит в основе красивой, поэтической выдумки? Не означает ли это лишить ее всякой прелести и аромата? Если бы что нибудь могло умерить мое поклонение Байрону, так это историко философские примечания, которыми ему вздумалось подкрепить правдоподобие своих поэм. К счастью, теперь уже никто не требует от него отчета, откуда взялись его божественные выдумки, и мы знаем, что самое исторически достоверное лицо его поэм – это он сам. Благодаря богу и своему гению он изобразил себя в этих возвышенных образах. Да и какая другая модель была бы достойна позировать такому художнику?
– Все же, – сказал я, – мне хотелось бы обнаружить в каком нибудь позабытом, темном уголке материалы, которыми он пользовался, воздвигая эти величественные здания. Чем проще и грубее они оказались бы, тем больше восхищался бы я искусством, с которым он их применил. Вот так же точно хотел бы я видеть женщин, послуживших моделью для мадонн Рафаэля.
– Если вам любопытно знать, кто первый корсар, которого Байрону пришло в голову прославить под именем Конрада, или Лары, – сказал аббат, – нам, я думаю удастся его обнаружить, ибо мне известна одна история, имеющая поразительные черты сходства с этими двумя поэмами. Наверное, дорогой Ассейм, ту же самую историю вы и рассказали английскому поэту, когда подружились с ним в Афинах?
– Видимо, ту же, – ответил Зузуф. – Но раз вы ее знаете, так и расскажите сами: вам это будет легче сделать, чем мне.
– Не думаю, – ответил аббат. – Многое я позабыл или, вернее сказать, никогда как следует не знал.
|
