Александр Солженицын. В круге первом
ПОСВЯЩАЮ ДРУЗЬЯМ ПО ШАРАШКЕ
1
Кружевные стрелки показывали пять минут пятого.
В замирающем декабрьском дне бронза часов на этажерке была совсем темной.
Стекла высокого окна начинались от самого пола. Через них открывалось внизу на Кузнецком торопливое снование улицы и упорная передвижка
дворников, сгребавших только что выпавший, но уже отяжелевший, коричнево-грязный снег из-под ног пешеходов.
Видя все это и не видя этого всего, государственный советник второго ранга Иннокентий Володин, прислонясь к ребру оконного уступа,
высвистывал что-то тонкое-долгое. Концами пальцев он перекидывал пестрые глянцевые листы иностранного журнала. Но не замечал, что в нем.
Государственный советник второго ранга, что значило подполковник дипломатической службы, высокий, узкий, не в мундире, а в костюме
скользящей ткани, Володин казался скорее состоятельным молодым бездельником, чем ответственным служащим министерства иностранных дел.
Пора была или зажечь в кабинете свет - но он не зажигал, или ехать домой, но он не двигался.
Пятый час означал конец не служебного дня, но - его дневной, меньшей части. Теперь все поедут домой - пообедать, поспать, а с десяти вечера
снова засветятся тысячи и тысячи окон сорока пяти общесоюзных и двадцати республиканских министерств. Одному единственному человеку за дюжиной
крепостных стен не спится по ночам, и он приучил всю чиновную Москву бодрствовать с ним до трех и до четырех часов ночи. Зная ночные повадки
владыки, все шесть десятков министров, как школьники, бдят в ожидании вызова. Чтоб не клонило в сон, они вызывают заместителей, заместители
дергают столоначальников, справкодатели на лесенках облазывают картотеки, делопроизводители мчатся по коридорам, стенографистки ломают
карандаши.
И даже сегодня, в канун западного рождества (все посольства уже два дня как стихли, не звонят), в их министерстве все равно будет ночное
сиденье.
А у тех пойдут теперь на две недели каникулы. Доверчивые младенцы. Ослы длинноухие!
Нервные пальцы молодого человека быстро и бессмысленно перелистывали журнал, а внутри - страшок то поднимался и горячил, то опускался, и
становилось холодновато.
Иннокентий швырнул журнал и, ежась, прошелся по комнате.
Позвонить или не позвонить? Сейчас обязательно? Или не поздно будет там?.. в четверг-в пятницу?..
Поздно...
Так мало времени обдумать, и совершенно не с кем посоветоваться!
Неужели есть средства дознаться, кто звонил из автомата? Если говорить только по-русски? Если не задерживаться, быстро уйти? Неужели узнают
по телефонному сдавленному голосу? Не может быть такой техники.
Через три-четыре дня он полетит туда сам. Логичнее - подождать.
Разумнее - подождать.
Но будет поздно.
О, черт - ознобом повело его плечи, не привычные к тяжестям. Уж лучше б он не узнал. Не знал. Не узнал...
Он сгреб все со стола и понес в несгораемый шкаф. Волнение расходилось сильней и сильней. Иннокентий опустил лоб на рыжее окрашенное железо
шкафа и отдохнул с закрытыми глазами.
И вдруг, как будто упуская последние мгновения, не позвонив за машиной в гараж, не закрыв чернильницы, Иннокентий метнулся, запер дверь,
отдал ключ в конце коридора дежурному, почти бегом сбежал с лестницы, обгоняя постоянных здешних в золотом шитье и позументах, едва натянул
внизу пальто, насадил шляпу и выбежал в сыроватый сморкающийся день.
|
