Генри Лайон Олди. Я возьму самКабирский цикл - 3
До каких я великих высот возношусь И кого из владык я теперь устрашусь, Если все на земле, если все в небесах - Все, что создал Аллах и не создал Аллах, Для моих устремлений - ничтожней, бедней, Чем любой волосок на макушке моей! Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби Есть такие призраки, что приходят между явью и сном. «Ну что это за свинство?! - хрипло бормочешь ты, натягивая одеяло на голову. - Просто безобразие! Эй, вы, там, - я вас что, для этого выдумывал? Для этого, да?! А ну живо, кыш отсюда!» Шаги. Скрипят половицы, чужое дыхание перышком касается щеки, щекотно, щекотно… у дальней стены тихо смеются. Хрустальные колокольцы откликаются щемящим вздохам сквозняка; ты пинаешь ногой наугад, промахиваешься и обнимаешь подушку истово, как обнимают желаннейшую из женщин. На кухне звякает посуда. Пахнет чаем: крутым, свежезаваренным… чаем пахнет. - Призываю в свидетели чернила, - бормочешь ты, не ведая, что творишь, - и перо, и написанное пером! Эй, свидетели: я сейчас встану, и никому мало не покажется! Вы слышите… вы… слышите… Есть такие места, куда попадаешь между сном и сном. Песок струится меж пальцами, уходя в песок; желтые крошки бытия, и белые крошки бытия, а еще, говорят, бывают черные, красные… Стойте! Куда вы?! В горсти вода - те хрустальные колокольцы, что совсем недавно заигрывали со сквозняками, обрываются крупными каплями, и остается лишь вытереть мокрой ладонью лоб. «Ну что это за свинство?! - ты идешь по берегу реки, ругаясь в такт шагам всеми бранными словами, которые успело выдумать человечество за века существования; и еще добрым десятком слов, человечеству неизвестных. - Эй, вы, там - дадите мне выспаться, в конце концов, или нет?! На кой я выдумывал эту речку, и эту пустыню, и эти горы (что, уже горы?! м-мать!..)?! Для чьей забавы: моей или вашей?! Вот сейчас проснусь - и всех к ногтю… всех… к ногтю…» Ветер смеется в лицо, мелкий щебень норовит забиться в башмаки, сосны на взгорье текут смолистым ароматом, и вместо одеяла остается лишь натянуть на голову серую пелену дождя. Шаги. За спиной. Ты оборачиваешься: никого. Одни шаги. - Призываю в свидетели серые сумерки, и ночь, и все то, что она оживляет, - бормочешь ты, лишь бы заглушить проклятые шаги, лишь бы не слышать этого шарканья стертых подошв. - Призываю в свидетели месяц, когда он нарождается, и зарю, когда она начинает алеть… призываю! Эй, свидетели: имейте в виду, в следующий раз я напьюсь до того волшебного состояния, когда сны шарахаются от перегара на сто поприщ! Имейте… в виду… Есть такие слова, что начинают звучать между сном и явью. Безумие воцаряется кругом: лепет младенца, крик страсти, вопль влюбленного ишака, старческое бормотанье, гнусаво пришепетывает мелкий плут, взахлеб плачет женщина, выталкивая из себя комки отчаянья; «Да чтоб вас всех! - надрываешься ты, не слыша собственного голоса, ощущая лишь боль, жгучую боль в горле. - Заткнитесь! Онемейте! Клянусь: всем языки вырву!.. всем… всем…» Слова испуганно разбегаются, чтобы из углов тыкать в тебя пальцами. - Призываю в свидетели день Страшного Суда и укоряющую себя душу, - остается лишь воздеть руки к потолку, прекрасно понимая всю бесполезность жеста. |
