Но ничего этого не совершалось. Никакого движения. И я с удивлением осознал, что даже поблескивающие в свете фар снежинки за лобовым стеклом не падают, а висят, как малюсенькие елочные игрушки, привязанные к чуть подрагивающим невидимым нитям…

Я попробовал шевельнуться, почти уверенный, что ничего не выйдет. Раз уж весь мир застыл, словно воздух превратился в прозрачный лед, то и я — вмерзший в него карась… Но ни фига подобного: двигаться мне ничего не помешало.

Я отстегнул ремень и вышел из машины.

А мир продолжал цепенеть. Самое подходящее слово, это я вам как филолог заявляю. Именно «цепенеть».

Все окружающее нелепо застыло, мелко дрожа, словно изображение на видео в режиме паузы. Нормально двигаться мог только я.

Хотя нет, не только. Теперь лишь я увидел, что на обочине дороги стоят двое персонажей в нелепых, словно одежда «телепузиков», светло-розовых плащах. И они делают мне руками знаки. Похоже, они зовут меня. Позади них призрачным зеленым светом мерцает прозрачный куб размером чуть больше человеческого роста.

Я не люблю фантастику… Любил раньше, но после того, как на филфаке почитал НАСТОЯЩУЮ литературу, к фантастике стал относиться довольно прохладно. Но иногда все-таки почитываю… Так вот, картина была явно из романа какого-нибудь Головачева или Лукьяненко. То есть неправдоподобно глупая.

Я хотел крикнуть «розовым»: «Кто вы?», и мне казалось, я даже сделал это… Но не услышал звука, мой вопрос остался лишь мысленным. А им надоело ждать, когда я наконец послушаюсь их, и они сами побежали ко мне. Тогда я на подгибающихся ногах шагнул им навстречу, а затем тоже побежал, вдруг осознав, что это невероятное оцепенение мира может прекратиться так же внезапно, как началось, и тогда я погибну под колесами одной из этих машин, уже втянутых в ДТП и стоящих под самыми неестественными углами, порою касаясь друг друга. Ведь я нахожусь в самой их гуще.

Я видел похожих на восковые куклы людей в салонах этих автомобилей. Лица у некоторых из них были перекошены испугом, у некоторых — недоумевающие, некоторые уже успели расквасить носы и лбы, а на лице девушки, вцепившейся в руль новенького белого «Седана», я заметил оскал упоительного азарта…

Я даже приостановился. Такой кадр отлично вписался бы в клип на песню Высоцкого: «… чую с гибельным восторгом: пропадаю! Пропадаю!!!» Но тут люди в розовом, встретившись со мной, схватили меня за руки и торопливо поволокли к обочине.

Едва добравшись до зеленого куба, они, отпустив меня, окунулись в его стенку (именно «окунулись») и вытащили из него, держа под мышки, тело человека.

Впервые за все время этой переделки мне стало по-настоящему дурно. То есть меня чуть было не стошнило. Это было МОЕ тело с моим же, само собой, лицом. Было бы странно, если бы я не узнал это лицо и эту одежду. Честно говоря, я никогда не любил свое лицо, и мой внутренний взор упрямо рисовал меня совсем другим человеком, значительно более миловидным… Но именно такое лицо я достаточно часто видел в зеркале, чтобы смириться и уяснить: это я.

Сглотнув и с трудом оторвав взгляд от открытых глаз мертвого двойника, я глянул на одного из «розовых». Это был усатый, слегка смахивающий на Андрея Макаревича, мужчина с припухшим, словно после вчерашней попойки, лицом, глазами слегка навыкате и вьющимися волосами. Поймав мой взгляд, он недвусмысленно показал мне жестом, что я должен помочь.