Благими намерениями вымощена наша жизнь. Пока Жозефина спускалась, Манштайн быстро оделся. Свет ему был больше не нужен, и он по глупости выключил ночник. Именно в то время, когда Жозефина открывала входную дверь, в окне второго этажа погас свет. Эрнст ловил каждый признак жизни в квартире профессора-ботаника, и когда, по совету Манштайна Жозефина предложила ему подождать на улице, он спросил, кто у нее в квартире?

– Никого, дорогой!

– А я говорю, у тебя там кто-то есть!

На этот раз он вел ее за руку. За время ее мужниных, профессорских экспедиций за бабочками на различные континенты, он давно сосчитал количество ступеней на ее мраморной лестнице и мог с закрытыми глазами пройти весь путь.

Манштайн, со всколоченной шевелюрой встретился ему в коридоре. Мундир кельнера с блестящими позументами чуть было не ввел в заблуждение группенфюрера. Отдавая честь Манштайн уже проскакивал мимо группенфюрера, когда не ко времени ботинок слетел с ноги.

– Ах, это наш маленький Наполеончик! Вон отсюда, мерзавец! – взревел офицер, забыв что он находится в чужой квартире. На лестничную площадку выглянули соседи. Манштайн схватив ботинок в левую руку, и вытянув правую руку в приветствии выскочил из дома Жозефины.

Утром, за ним пришли. С повесткой. И отправили скорым маршем на восточный фронт. Так он оказался в действующей армии, в разведроте, третьей танковой дивизии. Через месяц после принятия присяги, Кнаус Фердинант, командир роты как-то, растягивая в восхищении слова, ему сказал:

– Твоей персоной… та..а. а..кие… люди… из абвера интересуются. Чего скрытничал?

Манштайн благоразумно промолчал.

– Да, ладно! – похлопал его по плечу командир, – мы тоже не лыком шиты. У нас тоже кое-кто наверху есть. Не засидимся здесь.

– Согласен! – многозначительно сказал Манштайн, только чтобы что-то сказать.

Рота их попала на отдых и переформирование под Новочеркасск. Манштайн из-за своего роста, прежнего умения красиво подавать попал в ординарцы к командиру роты. А когда, тот узнал, что у его подчиненного такие высокие покровители на верху, он и вовсе посчитал его себе ровней.

Командир роты Кнаус Фердинант любил вкусно поесть, поспать и порассуждать на общие темы. Своих довольно-таки критически-независимых взглядов он не скрывал. Офицеры полка сторонились его, считая, что со своим языком, он ни до чего хорошего не доживет. А Фердинант обычно смеялся:

– Дальше восточного фронта не пошлют. Не бойтесь! Идите, расскажу, как я Париже в танк трех француженок на неделю поселил. Духами сиделки пропахли… На дуле, как вы думаете, что у меня сушилось?

История видимо была смешная, но для ушей Манштайна не предназначалась. С ним они поговорили о Наполеоне, Александре Македонском, Нельсоне. Видимо что-то в рассуждениях Манштайна понравилось Фердинанту и он избрал его на роль духовного пастыря-собеседника. Это потом Манштайн сообразил, Фердинанту не нужен был никакой собеседник.

Когда перед наступлением на Кавказ их направили на переформирование, командир роты, заняв отдельную избу поселил с собой только Манштайна.

– Нам с тобой надо друг дружке держаться! Ты чем до войны занимался?

– В ресторане отеля Риц официантом подрабатывал!

– Дам, наверно, повидал?

– Не то слово! Записки в карман мундира, так и совали. Поднимись в номер во столько-то… Помню раз…Так, что дам я повидал…

Фердинант готов был часами слушать подобные истории. Рябой, вечно улыбающийся, с кривыми, рахитичными ногами, он завидовал росту Манштайна, его чистому белому лицу, прямому взгляду.

– Вот бы тебя пустить в Париж. – со вздохом сказал он.