Никто на борту «Копья Славы» не мог выжить. Ни один человек.

Лодовик стоял в отсеке рядом с ящиком, сложив руки на груди. Он ждал возвращения Планша. Своими действиями Лодовик, судя по всему, причинил значительный вред человеку, однако на его поведении не сказались вполне предсказуемые последствия проступка – снижение уровня мышления, суровая перепроверка, даже полное отключение. Невзирая даже на расширенные полномочия в рамках его длительного служения Дэниелу, несмотря на то что диктовал Нулевой Закон, ему грозило суровое наказание.

Но поговорить об этом ему было не с кем. Лодовик был спокоен и в прекрасной форме. Он не ощущал удовлетворения – он причинил вред человеку и ясно осознавал это, но не испытывал ничего и близко похожего на угрызения совести, которые непременно должны были терзать его вследствие нарушения одного из кельвинистских Трех Законов.

Совершенно очевидно – что‑то в нем радикально изменилось. Он как раз пытался выяснить, что именно, когда вернулся Планш.

– Некоторое время нам придется провести здесь, – спокойно и непринужденно сообщил Планш. – У меня, кстати, была прекрасная каюта. И мы с капитаншей… – Он печально покачал головой, но вот черты его лица как бы заострились. – Ничего. Это я так. Что‑то пошло неладно. Что‑то пошло вкривь, и притом серьезно.

– Что могло произойти? – спросил Лодовик, потянулся и улыбнулся. Заработала система человеческих проявлений, став приоритетной над всеми прочими функциями. – Знаете, в ящике было тесновато, но мне случалось бывать и в худших переделках. Полагаю, я выбрался оттуда не в самый удачный момент?

– Чего уж там полагать… У этого малого сердечный приступ.

– Мне очень жаль. Но боюсь, у него и его спутницы на уме было неладное.

– Кто‑то еще желает заполучить вас живым или мертвым, – буркнул Планш. – А я думал, что Председатель Комитета Общественного Спасения почти неуязвим. Неприступен.

– Никто не неуязвим в наше тревожное время, – вздохнул Лодовик. – Прошу прощения за причиненные вам неприятности.

Планш, прищурившись, уставился на Лодовика.

– Честно говоря, до сих пор я мирился со всеми собственными отрицательными чувствами по поводу и самого задания, и по поводу вас лично. В имперской политике случается всякое, и порой один человек бывает намного ценнее целой звездной системы. Собственно, в этом и состоит централизованное правление.

– Наверняка вы не из тех, кто выступает за рассредоточение власти, Морс Планш?

– Нет. Ни моих капиталов, ни оставшихся мне лет не хватит для того, чтобы решиться предать Линь Чена.

– Вы хотели сказать – Императора. Планш не стал уверять, что оговорился.

– Однако мое любопытство выросло до опасных пределов. Любопытство схоже с потоком нейтрино. Оно способно проникать куда угодно, а достигая определенного уровня, может и убить. Это мне известно. Но мое любопытство в отношении вас…

Планш умолк и отвернулся.

– Я пожилой и необычайно везучий человек, и давайте на этом остановимся, – сказал Лодовик и кисло усмехнулся. – Есть вещи, говорить о которых нельзя ни мне, ни вам. И нам обоим лучше держать любопытство в узде. Да, я должен был погибнуть. Мне это известно лучше, чем кому‑либо. Но причина, по которой я остался жив, не имеет ничего общего с дурацкими суевериями насчет… этих, как они… роботов? В этом можете не сомневаться, Морс Планш.

– Между прочим, о роботах я слышу не впервые, – заметил Планш. – Время от времени по многим планетам, подобно пыльной буре, проносятся слухи об искусственных людях.