Обычным явлением стали и обвинения во «вредительстве», которые обычно выдвигались против инженерно технического состава. Так, на заводе механического оборудования, которые строили при венгерском техническом содействии в Кусоне, в 1958–1959 гг. по обвинению во «вредительстве» было арестовано несколько инженеров. Один из них совершил самоубийство в тюрьме, а остальные предстали перед судом в декабре 1958 г. Естественно, они признали все обвинения – в частности, им приписывались планы убийства работавших на объекте венгерских специалистов .

Известно, что в это время сеульские власти активно отправляли на Север своих агентов, так что некоторая часть осужденных за шпионаж могла действительно быть связана с лисынмановскими спецслужбами. Вряд ли мы когда нибудь с полной точностью узнаем, кто из обвиняемых на деле был агентом южнокорейской и/или американской разведки. Судя по опыту сталинского Советского Союза и маоистского Китая, можно предположить, что лишь меньшинство осужденных действительно были как либо связаны с правительством Южной Кореи. Показательные судебные процессы, публичные казни и постоянные призывы к «революционной бдительности» определяли общую атмосферу в стране. Пресса объясняла, что либеральные послабления предыдущих лет причинили серьезный ущерб делу корейской революции: «[Некоторые кадры] неправильно поняли и исказили… политику партии, нацеленную на продолжение революции. Враждебные элементы, те, кто совершил серьезные контрреволюционные преступления или явные попытки контрреволюционных действий, тем не менее, поступают необдуманно, прямо отрицая это [причастность к контрреволюционным акциям] или убеждая в своем раскаянии. Такая потеря бдительности представляет немалую угрозу для нашей революции» (из статьи, опубликованной в ежемесячнике «Кынлочжа» в июле 1957 г.)  Та же статья утверждала, что «революционную бдительность» необходимо проявлять и в связи с недоразоблаченными «фракционерами»: «Мы должны усилить нашу бдительность в отношении оставшихся фракционеров, [которые] могли сохраниться в нашей партии и препятствовать ее деятельности» .

30 мая 1957 г. президиум (политбюро) ЦК ТПК принял резолюцию, которая называлась «О превращении борьбы против контрреволюционных элементов в общепартийное и общенародное движение». Резолюция эта была связана именно с развернутой весной 1957 г. кампанией по борьбе со шпионажем, однако сейчас очевидно, что этот документ имел исключительное значение для всей последующей истории КНДР. Именно эта резолюция легла в основу окончательного разделения всего населения страны на несколько десятков наследственных социально политических категорий – печально известной северокорейской системы «сонбун». Каждый житель КНДР в зависимости от своего происхождения, своей деятельности до 1945 г. и своих заслуг (или прегрешений) перед режимом включался в одну из многочисленных групп, которые со временем приобрели наследственный характер. В конечном счете эта классификация стала отличительным признаком северокорейской социальной структуры. Грандиозная полицейско бюрократическая работа по анализу семейных связей и биографии всего населения страны и его последующего формального разделения на 51 группу потребовала немало времени и была завершена только в начале 1970 х гг., но первые серьезные попытки в этом направлении были предприняты именно в 1957 г.

Другим важным политическим решением было введение «системы ответственности пяти семей» (кор. о хо тамдан чже). Эта система, впервые введенная в июле 1958 г., со временем превратилась в систему инминбан («народные группы»), которая является еще одной уникальной особенностью современного северокорейского общества . В соответствии с этой системой каждый северокореец входит в такую «народную группу» вместе со всеми своими соседями, причем глава «народной группы» имеет немалые полномочия по контролю над повседневной жизнью ее членов.