– Зачем? – словно не ведая о правилах элементарной вежливости, сухо и настороженно спросила она, по-прежнему не показываясь мне на глаза.

– Ее разыскивает сестра, ей надо, чтобы она подписала кое-какие юридические документы. Вам известно, где она?

Повисла напряженная тишина.

– Вы явились, чтобы вручить мне извещение?

– Нет.

Я достала копию моего удостоверения и просунула ее в дверную щель. Удостоверение исчезло, как исчезает в утробе банкомата кредитная карточка. Спустя мгновение я снова увидела его.

– Минуточку. Попробую найти ее адрес.

Дверную цепочку она так и не сняла. Мелькнул слабый лучик надежды. Может, мне наконец повезет. Если удастся в ближайшие день-два вычислить Элейн, я буду страшно горда – а это чувство порой важнее любых денег. Я стояла, разглядывая коврик у двери. Темные ворсинки на нем – на фоне более светлых – образовывали букву "Б". Неужели во Флориде столько грязи, чтобы класть перед дверью такие коврики? Ворс был такой жесткий, что, казалось, об него можно содрать подметки. Я взглянула налево. Там в окне, за балконом, были видны пальмы с опрятными зелеными верхушками, похожими на юбочки. Тут я снова услышала голос Пэт Ашер за дверью:

– Должно быть, я его выбросила. Кажется, она была в Сарасоте.

Мне надоело разговаривать с дверью, и я почувствовала легкое раздражение.

– Вы не возражаете, если я войду? Речь идет о наследстве. Она может получить две или три тысячи долларов, если только я смогу получить ее подпись. – Оставалось бить на жадность, на тайное желание нечаянно получить целое состояние – желание, которое наверняка было ей знакомо. Иногда такая тактика приносила плоды, особенно когда я охотилась за злостными неплательщиками долгов. На сей раз мои слова были – помимо всего – сущей правдой, оттого-то и произносила я их с подкупающей искренностью.

– Вас послал управляющий?

– Послушайте, что за мания преследования? Я ищу Элейн и хочу с вами поговорить. Вы единственный человек, который может знать, где ее найти.

Тишина. Чувствовалось, что Пэт Ашер пытается взвесить все "за" и "против", словно ее подвергли тесту на определение коэффициента умственного развития и у нее есть шанс каким-то образом повлиять на результаты. Я с трудом сдерживала желание наговорить ей гадостей. Но это была моя единственная ниточка, и обрывать ее не хотелось.

– Ну ладно, – с явной неохотой изрекла Пэт. – Только я сначала оденусь.

Когда она наконец открыла дверь, на ней был широкий, бесформенный – в "восточном" стиле – балахон из тонкой набивной ткани; такие обычно таскают, когда лень надеть трусики. Нос у нее был залеплен лейкопластырем, глаза заплыли, под ними красовались огромные лилово-зеленые кровоподтеки. Под каждым глазом была полоска антибактерицидного пластыря, загар ее приобрел неестественный желтоватый оттенок, отчего казалось, что у нее вялотекущая форма желтухи.

– Я Попала в автомобильную аварию и сломала нос, – поспешно пояснила она, – и мне не очень хочется, чтобы меня видели в таком виде.

Она направилась в глубь квартиры – за ней, точно увлекаемый ветром, поплыл ее балахон. Я прикрыла за собой дверь и прошла следом. Жилище? Элейн Болдт было отделано пальмовым деревом и выдержано в пастельных тонах; тянуло плесенью. В гостиной половину стены занимали раздвижные прозрачные двери, которые вели на застекленную лоджию, откуда открывался чудесный вид – с пальмами и пушистыми, как пена, облаками.

Пэт взяла сигарету из стоявшей на кофейном столике шкатулки из цветного стекла и прикурила от такой же зажигалки. Зажигалка, к моему удивлению, работала.