Оставшись одна, Валентина вновь мысленно обратилась к таинственному утреннему посланию. Стоило девушке подумать о его авторе, как тотчас в душе ее оживали безумные надежды, в которых она страшилась признаться даже самой себе.

— Кто знает! — шептала она, пытаясь унять громкое биение сердца. — Ах, я привыкла тешить себя иллюзиями, несбыточными надеждами, когда, кажется, уже все потеряно!.. Мечта!.. Сладостная мечта, поддерживающая мою волю к жизни… Я похожа на узницу, живущую надеждой и в ней одной черпающую силы! А вдруг мой сон станет явью?

Она решительно распахнула окно, взяла грифельную доску и написала на ней следующие строки:

Благодарю вас за заботу! Будь я одна, я бы, несомненно, осталась под защитой доброго гения Ружмона. Но мне приказали, и я подчиняюсь. Мы уезжаем в Фарронвиль.

Спустившись в гостиную, где в великолепном фарфоровом горшке стоял рождественский розовый куст, который недавно рисовала Рене, она сорвала самые красивые цветы, перевязала их шелковой лентой и, вернувшись к себе, положила букет на грифельную доску. Валентина закрыла окно, шепча:

— Я сошла с ума! Я просто сошла с ума!.. Но раз я могу жить, только сходя с ума…

Ровно в половине двенадцатого прибыл по-военному точный Любен. Он сидел на козлах огромной кареты, запряженной двумя сильными серыми в яблоках лошадьми, от которых валил пар, словно от кипящих котлов. Пена клочьями падала с их морд на грудь и поводья.

Самые необходимые вещи, наспех собранные и уложенные в два огромных узла, погрузили в карету. Четверо лакеев вскочили на лошадей, затем на коня сел сам аббат, собираясь возглавить эскорт, которому предстояло сопровождать тяжелый экипаж. Кугаясь в меха, госпожа де Ружмон спустилась во двор вместе с Валентиной и Рене. Мадлена провожала их, заливаясь слезами и утирая лицо огромным синим передником из грубого холста.

— До свидания, дорогая госпожа и мои маленькие мадемуазели… Господи, что-то будет, когда вы уедете, ох ты, Боже мой! Теперь эти бандиты свернут нам шею, да-да, свернут!..

— Полно, милочка, не плачьте, — прервала ее графиня, изрядно утомленная причитаниями, — с вами остается муж…

— Да уж, нечего сказать, хорошенькая компания!

Графиня де Ружмон села в карету, и тут сторожевой пес, которого днем обычно привязывали, выскочил, натянув цепь, на середину двора и протяжно завыл.

— Вот противное животное, воет, словно по покойнику, — раздраженно бросила графиня.

— Не верьте детским страхам, племянница, — рассмеялся аббат, подтверждая свою репутацию вольнодумца.

Валентина подошла к собаке, ласково погладила ее по голове, что-то нежно прошептала на ухо, и умный зверь, словно поняв обращенную к нему речь, жалобно скуля, удалился в конуру. Через несколько минут цоканье копыт и скрип колес эхом отдались под сводами ворот. Выехав на старую парижскую дорогу, кони побежали резвой рысью.

Путь к аббату занял три четверти часа. Путешественницы и сопровождавший их эскорт без остановки проехали через городок Базош и деревушку Акбуй, откуда проселочная дорога вела в Фарронвиль. Подъехав к замку, аббат приказал опустить подъемный мост. Как только карета и всадники проехали по нему, мост вновь подняли. Проворно, словно у него за плечами не было груза восьми десятков лет, старый дворянин соскочил с коня, подал руку дамам и радуясь сказал:

— Дети мои, здесь вы дома и в безопасности. На ваши головы может обрушиться только дождь, но сейчас конец января и до весенних гроз нам еще далеко!

Революция пощадила замок Фарронвиль, но сегодня от него не осталось и следа — там, где раньше стояли строения, теперь ездят телеги. В описываемые же нами времена эта небольшая, прекрасно защищенная крепость гордо высилась в самом сердце Боса.