— Моя, — прошептал он, поднес ее руку ко рту, поцеловал палец, другой и мгновенно уснул.

Аликс тоже задремала, но то и дело просыпалась. Тело было совсем слабое, но странным образом она ощущала себя такой живой! Аликс нисколько не стыдилась близости с человеком, который не был ее мужем, хотя, наверное, надо было стыдиться, однако сейчас ни в чем она не нуждалась так остро, как в его близости, в том, что любимый мужчина обхватил ее ногой и спит рядом. Их соединяла не только вязкая, и южная липкость тел.

— Я тебя люблю, — прошептала она мужчине, спящему в ее объятиях. — Я знаю, что ты никогда не сможешь быть моим, но сейчас ты мой. Я люблю тебя, — повторила она, поцеловав влажную, кудрявую прядь, и снова заснула, счастливая, как никогда в жизни.

ГЛАВА 8

Аликс проснулась от яркого утреннего света, проникавшего сквозь полотнище шатра. Тело Рейна было еще горячее, чем вчера. Во сне он метался, не помня о том, что она рядом, и едва ее не раздавил. Выбравшись из-под его тяжести, Аликс начала быстро натягивать одежду, местами еще сырую, потому что всю ночь та пролежала грудой на полу. Аликс очень бы хотелось надеть платье и перестать притворяться мальчиком. Мужская одежда, мужские повадки давали ей большую свободу действий, но, если бы она была мальчиком, ей никогда не пришлось бы пережить такую ночь, как прошлая.

Она едва успела застегнуть дублет, как клапан, заменяющий дверь шатра, открылся и вошел Джослин, а за ним Розамунда.

— Ну как ты? — спросил Джос, внимательно разглядывая Аликс.

Но она не успела ответить, потому что его перебила Розамунда:

— У хозяина лихорадка, и мы должны сбить жар. Принеси холодной воды, Аликс, пока я приготовлю свои травы.

Аликс моментально схватила ведра и помчалась к реке.

Следующие три дня были мучительными. Они с Розамундой все время старались унять жар. Все большое тело Рейна было залеплено пластырями с целебными мазями, и женщины вливали ему в рот горькие отвары. Это насильное вливание постоянно сопровождалось окриками и грубостями Аликс, которая всячески его обзывала, даже нищим попрошайкой и напыщенным похотливым павлином, заставляя Розамунду посмеиваться, а иногда и краснеть. Аликс постоянно ему напевала и наигрывала на лютне, всячески стараясь успокоить Рейна и не давать метаться.

Пока Рейн горел в лихорадке, Джослин старался держать в узде бродяг, заставляя их продолжать военную подготовку, которую ввел Рейн, и всячески пытаться помешать им перерезать друг другу глотку.

— Не думаю, чтобы о них стоило так заботиться, — заметил как-то Джос, сидя в шатре у постели Рейна. — И почему он, — и Джос указал на спящего хозяина, — взвалил на себя такое бремя? — С этими словами он взял у Розамунды миску студня.

— Рейн всех принимает под свое крыло, — ответила тихо Розамунда, склонив, как всегда, голову. — Он искренне верит в то, что мы все достойны спасения.

— Мы все? — переспросила Аликс, глядя на Рейна. Она ни на минуту его не оставляла и даже спала, сидя на табурете и положив голову на край постели. — Но я не желаю, чтобы меня равняли с убийцей.

— А ты. Роза? — спросил Джос. — Какое ты совершила преступление?

Розамунда не ответила, но, когда Джос отвернулся, она так посмотрела на него, что Аликс невольно вскрикнула и сразу же притворилась, что кашляет. Розамунда была влюблена в Джослина. Аликс переводила взгляд с одного на другую — оба отличались необычайной красотой — и думала, как же они подходят друг другу. Она понимала, почему Розамунда оказалась в таком отвратительном лагере: люди считали, что на ней поставил свою метку дьявол, но почему здесь Джос?

На следующий день лихорадка покинула Рейна. Аликс спала, ее голова лежала рядом с его голой рукой, и она во сне почувствовала, что жара у него нет. Взглянув, она увидела, что он открыл глаза.