Офицеры, тащившие Иден по крыше, проследовали и дальше, в сверкающую стеклом и металлом постройку с плоской крышей, увешанную длинными красными полотнищами с белой имперской шестеренкой.

— Распоряжение твоего отца, — немного сердито объяснила Глэб. Майору явно не нравилось, что ей навязывают какие-то меры предосторожности, принижающие ее компетентность. — Видишь, Иден? Пускай ты всего лишь под домашним арестом, бежать тебе не удастся.

Девушка промолчала.

— Иден пойдет со мной в кабинет, — сказала Глэб охранникам. — Я расскажу ей, что она должна делать во время своего... пребывания здесь. Пошли, девочка.

Иден проследовала в кабинет. Дверь за ними с шипением закрылась.

— Не волнуйся, — сказала Глэб. — Здесь прослушки нет.

 «Это ты так думаешь», — мысленно добавила Иден, но смолчала. Она протянула руки и многозначительно посмотрела на них. Глэб сняла наручники и бросила взгляд на запястья подопечной.

— Взяли слишком тесные, — заметила она. — На руках остались ссадины.

— Тоже мне, новость, — отозвалась Иден.

— Лечить я не буду, — заявила Глэб. — С кровью получается куда убедительней.

«Да ей это нравится», — осознала Иден, но потом решила, что удивляться-то нечему. В детстве она одно время боготворила Глэб. Женщина-аквалиш заполнила пустоту, образовавшуюся после развода родителей. Мать путешествовала по Галактике, отец бывал дома наездами, и Глэб стала единственной взрослой, единственным авторитетом в жизни маленькой Иден.

Не то чтобы Глэб отличалась жестокостью. Для этого она была слишком умна. Нет, все было намного тоньше. Она любила власть, хотела контролировать все и вся. И сейчас под ее присмотром оказалась не только единственная дочь адмирала Версио, но и весь его грандиозный план с участием отряда «Инферно».

— Репортажи видела? — спросила Глэб. Иден плюхнулась в одно из кресел. Глэб всегда и всюду проповедовала имперский аскетизм. Здесь же, у себя дома, она явно предпочитала комфорт. Майор подошла к буфету, открыла дверцу, достала бутылку золотисто-коричневой жидкости и рюмку.

— Нет, мне не разрешали, — сказала Иден.

— Посмотри. Они прекрасны. Все тебя ненавидят. — Глэб наполнила рюмку, специально изготовленную для рта с клыками, и выпила с отвратительным хлюпающим звуком. Обе пары красных глаз загорелись.

— Спасибо, воздержусь. Я и на трибунале достаточно наслушалась. Надеюсь, этого хватит, чтобы привлечь внимание. И как, скажите на милость, «Мечтатели» до меня доберутся, если вы меня держите взаперти? — От самой мысли, что этот фарс может затянуться более чем на несколько недель, становилось тошно.

— Думаю, ты даже не догадываешься, насколько ты непопулярна. Тебе нужно просто продолжать в том же духе. Пусть все считают, что ты на самом деле ничуть не раскаиваешься в своих словах насчет Империи. Что ты терпишь все это лишь потому, что выхода нет. «Мечтатели» голодны, злы и безрассудны. Они за тобой явятся, не волнуйся.

Иден откинулась на спинку кресла и помассировала глаза. Те, кто ее судил и выносил приговор, проявили снисхождение из-за ее отца, который, хотя и был «в ярости», под запись высказал убеждение, что его дочь исправится. Иден знала, как обычно поступают с заключенными — ас изменниками в особенности. Ей приходилось присутствовать при допросах.