|
Боже, как жестоко бросалась в глаза разница между тем, каким был он прежде, и тем, каким стал теперь! Глаза его обратились на меня, пока держал он Луциллу, в объятиях. Безмолвный взгляд его говорил ясно: «Вы любите ее, хватит ли у вас духу когда нибудь открыть ей эту тайну?» Я подошла, чтобы пожать ему руку. В ту же минуту Луцилла вдруг отодвинулась от него, положила ему левую руку на плечо, а правою быстро провела по его лицу. У меня сердце замерло. Изумительная тонкость ее осязания различила темный цвет моего платья в первый день нашего знакомства. Окажется ли ее осязание и на этот раз таким же непогрешимым, как тогда со мною? Проводя рукой по его лицу, она делала это с таким напряженным вниманием, какое, как помнила я очень хорошо, проявила и относительно меня. Еще раз коснулась она его лица, подумала и обратилась ко мне. – Что вам говорит лицо его? – спросила она. – Мне оно говорит, что у Оскара что то на уме. Что такое? Опасность на этот раз миновала. Ненавистное лекарство, меняя цвет кожи, не изменило ее ткани. Какою была она для осязания при отъезде Луциллы, такою осталась и при ее возвращении. Не успела я ответить, как Оскар сам заговорил. – Все благополучно, милая моя. Нервы у меня сегодня расстроены, да и радость встречи потрясла меня, больше ничего. Луцилла нетерпеливо покачала головой. – Нет, – сказала она, – есть еще что то. Она положила руку на сердце. – Почему оно так сильно бьется? Она взяла его руку. – Почему она так холодна? Я хочу знать. Пойдемте в дом. В эту затруднительную минуту скучнейший из людей оказался внезапно приятнейшим человеком. Ректор появился в саду встретить дочь. Среди отцовских объятий, при звуках изумительного отцовского голоса Луцилла поневоле успокоилась. Тема разговора сама собою переменилась. Оскар отвел меня в сторону, пока она была занята с отцом. – Я смотрел на вас, – сказал он. – Вы ужаснулись, увидев меня. Вы вздохнули свободнее, когда оказалось, что осязание ее ничего не определило. Помогите мне сохранить нашу тайну еще два месяца, и вы будете лучшим другом, какого когда либо имел человек на земле! – Еще два месяца? – переспросила я. – Да. Если за два месяца припадки не возобновятся, доктор будет считать мое выздоровление полным. К концу этого срока мы можем быть обвенчаны с Луциллой. – Друг мой Оскар, вы намереваетесь обмануть Луциллу? – Что вы хотите сказать? – Полно, полно! Вы меня понимаете. Честно ли сначала заманить ее в западню, жениться на ней, а потом объявить ей цвет вашего лица? Он горько вздохнул. – Я поселю в ней ужас ко мне, если признаюсь. Поглядите на меня! Поглядите на меня! – проговорил он с отчаянием, поднимая свои мертвенные руки к синему лицу. Я решилась не уступать. – Будьте мужчиной, – сказала я. – Признайтесь смело. За что любит она вас? За лицо ли, которого не видит? Нет, за сердце, родственное ее сердцу. Положитесь на ее здравый ум, а еще лучше – на горячую привязанность к вам. Луцилла увидит глупый предрассудок свой в настоящем свете, когда он окажется преградой между ею и вами. – Нет! Нет! Нет! Вспомните письмо ее к отцу. Я лишусь ее навсегда, если скажу ей теперь. Я взяла его за руку и пыталась подвести к Луцилле. Она уже старалась отделаться от отца, она уже томилась желанием услышать опять голос Оскара. Но он упирался. Я начинала сердиться на него. Еще минута, я сказала бы или сделала бы что нибудь, в чем потом могла и раскаяться, если бы одно обстоятельство не помешало мне. Появилось новое лицо в саду, слуга из Броундоуна, с письмом к своему хозяину. – Только что получено с почты, сударь, – сказал он. – Написано «весьма срочное». Я счел лучшим принести сюда. |
