Совещания. Телекамеры и интервью. Мистер Доул, что вы думаете о проблеме перенаселения?… Мистер Доул, в моду входят бритые женские головки, что вы можете сказать об этой моде? Боже, что сказала бы Марта, услышав этот разговор. Первая леди Скарборо. Маленькая, тихая Марта, в глазах которой раз и навсегда застыл страх перед миром и удивление. И восхищение человеком, которого ей послала судьба. Доул почувствовал, как где-то в груди у него шевельнулся маленький теплый комочек. Его семья. Его оазис. Крошечный оазис, где мир и покой, где не нужно иметь пару лишних глаз на затылке… Мэр Скарборо… Гм, если бы ему сказали об этом, когда он был простым полисменом…
Все это прекрасно, но должность-то выборная. Так или иначе, но надо же будет выступать перед избирателями. Пожимать руки, целовать младенцев он сумеет, но речи… Что говорить, о чем говорить, как говорить? И соперники… Им будет что сказать о Поле Доуле, начальнике полиции Скарборо…
— Не знаю, — сказал Доул. — Спасибо за честь, мистер Коломбо, но я, право, не знаю, что сказать вам. Я никогда не думал…
— Доул, — усмехнулся Коломбо, — перестаньте жеманиться. Роль малоопытной девицы вам не к лицу… Нашим друзьям в деловых кругах вы нравитесь, чего же еще?
«Негодяй, — подумал Доул, — бандюга сицилийская… Если у него есть деньги, значит, можно издеваться…»
— Ответьте мне одним словом: да или нет.
— Да, — сказал Доул. Он еще ни разу в жизни не сказал «нет» Коломбо и твердо надеялся, что никогда этого не вынужден будет сделать.
Он сбился со счета своих речей перед избирателями. По ночам ему снился океан человеческих лиц, которые накатывались на него вал за валом, а он ловил на лету детей, чмокал их и кричал, кричал, кричал, не узнавая собственного голоса: «Закон и порядок, граждане Скарборо, вот что нам нужно!» И здесь он вдруг понимал, что потерял голос, что разевает и закрывает рот, не произнося ни звука, что сейчас, еще мгновение — и эти волны человеческих лиц захлестнут его, закрутят, унесут, разорвут…
Он просыпался со стоном и нашаривал на столе стакан с полосканием для горла, которое ему прописал врач.
— Ты опять проснулся? — сонно спрашивала Марта и шумно, по-коровьи вздыхала. Вздох был привычный, домашний, успокаивающий.
— Спи, спи, — говорил Доул и шел полоскать горло.
А наутро его уже снова везли куда-то, и снова он всматривался в любопытные и безразличные лица, в лица нарков и безработных, в лица добродушные и злые — в лица своих избирателей. Он поправлял машинально микрофончик, висевший у него на груди, и начинал:
— Граждане Скарборо, позвольте задать вам вопрос: что нам нужно в первую очередь? Я знаю ваш ответ: закон и порядок. Ибо без закона и порядка нет цивилизации, и великие ценности нашей культуры оказываются под угрозой… Вы прекрасно знаете, что ни у одного кандидата нет такого опыта по борьбе с преступностью, как у меня. Для них слова «закон и порядок» — это только слова. Для меня — вся жизнь…
Оплаченные клакеры пытались разжечь энтузиазм толпы, то здесь, то там вспыхивали жидкие аплодисменты, но люди напоминали сырые дрова — они никак не хотели загораться.
Его штаб работал как на пожаре. Два адвоката, четыре журналиста, восемнадцать секретарей — у всех был загнанный вид и твердая уверенность, что они победят. Это были изумительные работники — даром мистер Коломбо денег не платил. Ветераны бесчисленных избирательных кампаний, умевшие работать по восемнадцать часов в сутки, они могли в течение четверти часа организовать аудиторию в сто или двести человек там, где, казалось, и самого Иисуса Христа не вышло бы послушать больше двух или трех старух. |