— Чего же ты боишься, глупый мальчик?

— А драть будешь…

— Кто это тебе сказал? Опять Мохов?

— Он… Его тоже драли… целый год… Он у раскольничьей мастерицы два года учился.

— Скажи ему, чтобы он не болтал глупостей. Я буду заниматься с тобой сама. Понимаешь?

Все-таки Кирюшка страшно боялся грамоты и даже хотел убежать к матери. А тут еще Мохов поддразнивал:

— Это барыня только так говорит, а когда дело дойдет до настоящего, то небо с овчинку покажется. Меня мастерица-то вот как полировала…

— Перестань ты молоть! — вступился Миныч. — Только парнишку напрасно смущаешь… Мало тебя, Мохов, мастерица-то лупцовала.

Грамота началась как-то незаметно, и Кирюшка убедился в несколько уроков, что никакой порки не будет, а даже, напротив, — «солдатка» хвалила его и по праздникам давала пряников. Домой в Висим Кирюшка уже не ездил вместе с семьей, да ему и не хотелось. В конторе было веселее. Ему хотелось только показать дома новые сапоги, пиджак и фуражку, которым все завидовали, а больше всех — Тимка.

— Ты теперь в том роде, как смотрителевой курицы племянник, — дразнил Тимка. — А все я тебя произвел!… Говори мне спасибо, што тогда глаз починил. Надо бы оба за-раз…

Кирюшка жил в крошечной каморке вместе с Минычем. У него была даже кровать, устроенная из досок. Больше всего Кирюшку удивила подушка, которую ему дала Евпраксия Никандровна. Ему не случалось дома спать на подушке. Работа в конторе была самая легкая. Кирюшка чистил платье, сапоги Федора Николаича, ботинки «солдатки», подавал кушанье за обедом, убирал посуду а главным образом состоял на побегушках. Собственно говоря, работы никакой не было, и Кирюшка по целым дням слонялся без всякого дела. Да и у других работы было не много, кроме субботы. Мохов спал по три раза в день, спал до того, что у него «опухли глаза», как говорила Спиридоновна, Миныч, по крайней мере, любил почитать особенно «ведомости», как он называл газету. Обыкновенно, старик читал вслух, и сначала Кирюшка решительно ничего не мог понять, как ни старался слушать.

— Ну-ка, почитаем, что на белом свете делается, — говорил Миныч, бережно развертывая большой газетный лист. — Тоже живые люди везде живут!..

Подсаживался послушать иногда Мохов и заводил непременно спор. Больше всего Мохов интересовался почему-то турками.

— Ну-ка, поищи, как турки живут? — просил он Миныча. — Хоть бы одного живого турка убить. Самые они нехристи…

— Такие же люди, как и вы, — говорил Миныч. — Только вера другая… Вон наши татары — тоже масульмане, т.-е. Магометова закона. За что же их убивать?

— А вот за это самое… Ежели бы я был царь, так всех бы их в православный закон поворотил. Вызвать турку и сейчас ему: «принимай наш закон, свиное ухо, а то голову прочь». Вот тебе и весь разговор.

Кирюшка был на стороне Мохова и тоже начинал ненавидеть турок, главным образом, потому, что они турки. Потом он ненавидел «англичанку», эту уже без всякого основания. А там оставались еще немцы, французы и жиды, но с ними Кирюшка уже окончательно не знал, что делать. Вообще, его познания увеличивались с каждым днем. Прибирая комнату, Кирюшка с особенным вниманием останавливался перед этажеркой с книгами. Неужели Федор Николаич выучил их всех наизусть, как уверял Миныч? Теперь Кирюшке было понятно, отчего он такой худой. Вон Мохов едва половину Псалтыря выучил в два года, а тут пудов пять книг будет.

К «своим» Кирюшка бегал ранним утром, пока в конторе еще спали. Дарья только качала головой, когда он рассказывал о своем житье. Дедушка Елизар хмурился и молчал.

— Што же им, — известно, господа, — говорила Дарья.