А сугубо личная, казалось бы, переписка ваших родителей, не уничтоженная ими когда-то и оставшаяся теперь в ваших руках? Времена их молодости — 1920-е, 1930-е годы… А письма дедушек и бабушек? Конец прошлого века, начало нынешнего… Архивистам нередко приходится слышать, что еще совсем недавно в такомто доме лежали бумаги людей 1840-х, 1860-х годов, но со смертью их последнего владельца были уничтожены, как ненужный сор. Архивный опыт убеждает, к сожалению, что в огромном большинстве случаев люди не представляют себе ценности хранящихся у них в доме старинных документов.

А как быть с перепиской близких людей?

— А как быть с перепиской близких людей?

— Вам кажется, конечно, что она имеет чисто семейную ценность? Но понятие это весьма относительно. Искажение представления о ценности бумаг человека, с которым связан дружескими или родственными узами, имеет достаточно давнюю традицию. Ближайший московский друг Пушкина Павел Нащокин писал после смерти поэта М. Погодину: «Память Пушкина мне дорога не по знаменитости его в литературном мире, а по тесной дружбе, которая нас связывала, и потому письма его, писанные ко мне с небрежностью, но со всей откровенностью дружбы, драгоценны мне, а в литературном отношении ценности никакой не имеют, но еще могут служить памяти его укоризною».

Приводя эти строки, Н. Эйдельман комментирует: «Нащокин, дорожа дружбой ушедших лет, полагал, что его переписка с Пушкиным касается лишь их обоих. Другим, если они любопытствовали, он был готов показать, почитать письма, но все же их дело сторона… И вот случалось, что в нащокинском доме пушкинскими письмами обертывались свечи!»

Пусть письма, хранящиеся в вашем доме, связаны с именами совсем иными, — вопросы возникают те же.

Интимный характер переписки заставляет вас сомневаться в том, стоит ли ее сохранять, удерживает от передачи в архив — вы боитесь, не будет ли это дурно по отношению к памяти дорогих вам людей.

Быть может, вы иначе бы на это взглянули, если бы осознали в полной мере то обстоятельство, что в каждом отечественном архивохранилище лежат десятки тысяч писем в равной степени интимных и что на таком фоне любая интимность становится качеством гораздо более нейтральным, чем это представляет себе каждый владелец таких документов. Человеку, достаточно твердо убежденному в том факте, что жизнь идет и история продолжается, необходимо умение отрешиться от сегодняшней своей мерки и понять, что в архиве документ начинает новую свою жизнь, рассчитанную на десятилетия и столетия… То, что сегодня кажется вам столь существенным, со временем совершенно поменяет свое качество. Сегодня мы не знаем степени ценности переписки современников — завтра она определится. Личная окраска письма, столь яркая сегодня, в какой-то степени выцветет, внимание исследователей не на ней задержится. В научный оборот любые документы входят обычно лишь фактической своей частью. Взаимные счеты и пересуды, слишком пылкие и, возможно, несправедливые оценки далеких и близких — все это отступит в прошлое, охладится, утратит сегодняшнюю болезненную остроту.

Но прежде чем оказаться в руках исследователей, документ должен быть обработан архивистом. Даже если перед нами не письмо, а справка или ходатайство за некоего Иванова, подписанное, скажем, должностным лицом Петровым, на обложку все равно должны попасть инициалы и фамилия этого лица. Вот тогда это имя сможет попасть в каталог и в опись. Что это значит? Это значит, что про существование документов узнает не только тот, кто пришел в архив, интересуясь Ивановым, но и тот, кто занят как раз исключительно Петровым, хотя Иванов, скажем, в десять раз его знаменитее.

В установлении необходимых координат документа архивист не может руководствоваться иерархией лиц, не может обойти своим вниманием имя малоизвестное.