Слышится возмущенный вопль курсирующей вдоль платформы торговки пирожками:

– А деньги, шаромыжник?!

– Господь подаст! – радостно отвечает развязный парень в брюках клеш, тельняшке и кепчонке-финке, засовывая в рот пирожок, который только что нагло стащил с короба торговки. Пара приятелей поддерживают его дружным наглым смехом.

Эти из новых персонажей – комичные, но и вместе с тем опасные. К середине двадцатых все города и вокзалы заполонила лузгающая семечки и будто одетая в единую униформу шпана. Такие барагозы всегда были готовы учудить непотребство, напасть, поколотить, полоснуть ножом, отжать у обывателя денежку на пропой или просто так, для радости души. Управы на них не было, да никто особо и не искал. Они новым властям социально близкие, а многие и вообще числились как пролетарии незнамо в каком колене.

Все это настолько привычно, настолько обыденно, что не стоит и обращать внимание. Поэтому Бекетов прикрыл глаза и погрузился в свои тревожные мысли, отключившись от окружающей суеты. И сам не заметил, как задремал чутким сном.

Проснулся оттого, что его ткнули в бок так, что он едва не подпрыгнул.

– Все «микстурой» пользуешься? – прозвучал вкрадчивый голос. – Сразу понял, что та женщина на просеке – твоя работа.

Бекетов окаменел на миг. Потом дернулся, попытавшись подняться с лавки. Но кто-то сильной рукой, как клещами, сжал его плечо и усадил обратно.

– Сиди тихо, дурак, – угрожающе прошипел взявший его в оборот человек. – Сдавать тебя не буду. Разговор есть.

В растерянном и растревоженном сознании Бекетова, наконец, все сложилось в единую картинку.

– А, ваше благородие, – негромко и зло произнес он.

– Перебили благородиев. Только товарищи остались, – хмыкнул бывший прапорщик, а потом боец заградительного железнодорожного отряда Кугель.

Некогда лощеный и аккуратный, эсер был теперь потрепан, задрипан, в залатанной бедной одежде. За те почти семь лет, что бывшие соратники не виделись, он сильно сдал и постарел. Щеки его впали и прочертились морщинами, черты лица заострились, как у лисы. И в глазах горел безумный и голодный огонек. Бекетов знал такое состояние. Сам еще недавно таким был.

– Неважно выглядишь… товарищ, – криво улыбнулся Бекетов.

– А все потому, что некоторым товарищам я совсем быть товарищем перестал, – усмехнулся эсер. – Есть претензии ко мне у советской власти. Приходится скрываться.

– И много этих самых, как они… претензий?

– Достаточно. Уже после того, как с тобой разошлись, и остались у меня тогда только злость да револьвер, покуролесил я, брат, на Дальнем Востоке. Душу отвел. А ты, значит, женщин «микстурой» пролечиваешь.

Бекетов ничего не ответил. Только съежился. Единственно, его успокоили слова Кугеля, что он сам на птичьих правах. Значит, не кликнет того милиционера в белом кителе, который время от времени обходит платформу.

– Да чего стесняешься, солдат, – ободряюще произнес Кугель. – В крови страна утонула. А скоро утонет весь мир. Смешно переходить через реку и не замочиться.

– В реке крови? – поцокал языком Бекетов. – Экие ты страшные вещи говоришь, ваше благородие.

– Для тебя страшные? – засмеялся Кугель. – В общем, так рассудим.