– Тебе еще и не такое расскажут, Поп. Так что сиди, жди экипажа из Ростова.

За Попом прислали оперативников. И вскоре вор угрюмо съежился на стуле, обхватив плечи руками, в просторном кабинете краевого уголовного розыска, потерянный и угрюмый. Судя по тому, как за него взялись, жизнь его только что дала трещину.

Он мрачно покосился на зашедшего в помещение энергичного человека в кожанке. Нависнув над Попом, тот оглядел его насмешливо. Отступил на пару шагов, продолжая разглядывать. Потом выдал:

– Я Васильев. Слышал о таком?

– Так кто ж о вас не слышал, гражданин начальник, – нервно хохотнул задержанный и съежился.

– Ну, тогда поведай нам, с кем в пристяжке крестьян мочил. Один бы не справился.

– Каких крестьян? Какое мочилово? – возмущенно завопил Поп.

И тут же получил такую оплеуху, что слетел со стула.

– Ваньку валять будешь? – нагнулся над ним Васильев. – Тогда мое тебе слово – до суда не доживешь. Бить будем каждый день. Аккуратно, но больно. А не прояснится память, тогда сдохнешь. И ни один прокурор нам слова не скажет. Кровопийц наша власть не жалует.

– Какие крестьяне?! – заскулил Поп. – Я правда ничего не знаю…

«Ходок» не слишком уверенно, но все же из трех человек опознал Попа. Когда свидетель вышел, вор возмущенно верещал:

– Кто эта деревня, скажите! Я его первый раз вижу! И дал бы тысячу рублей, чтобы не видеть больше никогда! Нет, ну кто он такой?!

Кололи Попа трое суток. Апухтин допрашивал его сам и быстро понял, что взывать тут к совести и раскаянью бесполезно. Вор был перепуган до смерти. И расколоться он боялся куда больше, чем оперативников. И вел себя как-то нетипично. Апухтин глядел на него и не мог прийти ни к какому выводу.

– Пришибить бы гада. Как и обещал! – с досадой воскликнул Васильев, когда после очередного допроса подозреваемого вывели. Налил из стеклянного графина воды и несколькими глотками жадно выпил.

– Ты не гони так, Василий Васильевич, – притормозил его Апухтин. – Разобраться сначала надо.

– Как разберешься, если он молчит?

– И все равно не перегибай. Если что случится, потом ситуацию назад не повернешь.

Дав перевести дух задержанному, Апухтин и Васильев с новыми силами навалились на него. Поп был на последнем издыхании. Когда конвойные завели его в кабинет начальника розыска, он обессиленно рухнул на табурет и посмотрел жалобно и обреченно на безжалостных мучителей.

На этот раз оплеух не было. Апухтин строго и очень официально произнес:

– Гражданин Пономаренко. Вы подозреваетесь в серии умышленных убийств. У нас есть материалы опознания. А также нелицеприятные факты вашей бурной криминальной биографии. Для суда, думаю, этого будет вполне достаточно.

– К стенке тебя поставят влет, бродяга, – хмыкнул Васильев.

– Единственная возможность хоть как-то смягчить участь – признаться во всем, – продолжил Апухтин.

Вор понурился, уставился в пол. Но было заметно, что в его голове идет настоящая война между противоречивыми желаниями: или избавиться от боли и ужаса да и заложить всех, или стоять до конца, надеясь на чудо.

Апухтин сделал знак рукой, чтобы Васильев помолчал и на время перестал давить.

Поп, поизучав пол минут пять, неожиданно с досадой и отчаянной решимостью махнул рукой:

– Ну, легавые, ваша взяла! Черт с вами! Виноват!

– Ну, вот и правильно, – почти ласково улыбнулся Апухтин. – Итак, когда вы совершили первое убийство?

– Да никого я не убивал! Что я, нечисть болотная! Я с понятиями! В тот день мы склад в Зверево обносили!

– Что? – подался вперед Васильев.