Вдруг она почувствовала, как кто-то поднял ее с закутанной головой, и она увидела себя на коленях отца.

— Ну-ка, выпей, — сказал он. — Это теплое молоко с ромом. Знаешь, который час, дитя? Два часа ночи. Я спустился на кухню и подогрел молоко, выпей. Оно поможет тебе заснуть.

— Могу ли я спросить, что ты делал до двух часов ночи?

— Можешь. Я писал суровое письмо президенту Полку, суммируя дело и требуя расследования. Заверяю тебя, не следует тревожиться, Джесси. Мы вытащим на свет все факты, и, когда мы сделаем это, полковник Фремонт будет оправдан.

— Спасибо, отец. Теплое молоко и ром навевают сон. Думаю, что теперь успокоюсь.

Недели до приезда Джона в Вашингтон прошли словно в тумане. Джесси не впадала в отчаяние, но и не питала радужных надежд. Она понимала, что ее и мужа ждут тяжелые времена и что им не удастся выйти из конфликта без ущерба, без ран, что предстоящие месяцы подвергнут суровому испытанию их веру друг в друга.

К концу августа долгое ожидание закончилось. Джесси сидела в арке окна гостиной, выходившего на Си-стрит, и вдруг увидела, как двухколесный экипаж повернул с Пенсильвания-авеню и направился к дому Бентонов. Из экипажа выпрыгнул молодой мужчина в выцветшей синей военной форме. Он повернулся к кучеру и сказал ему что-то относительно багажа. Это дало Джесси время пробежать зал, распахнуть дверь и приветствовать мужа после двух лет и трех месяцев его отсутствия. Не стыдясь, она повисла на нем, осыпав его бородку слезами, страстно целуя его.

Но даже в первый безмолвный момент радости она заметила, что муж безучастен. Она взяла его за руку и провела в гостиную, потом встала, уставившись на него. Ее сердце дрогнуло: перед ней была оболочка человека, отправленного ею в экспедицию с такими большими надеждами два года назад. И дело не только в том, что он отощал до предела, а его волосы стали длинными и неухоженными, — у него были чужие глаза безнадежно больного человека. Джон Фремонт, посланный ею в третью экспедицию, был очаровательный мужчина, ловкий и гордый, знавший свой мир и не только любивший его, но и руководивший им. Поседевшее, с впалыми щеками существо неуклюже стояло перед ней, казалось, что его руки вывихнуты в суставах, торс изогнулся под уродливым углом, ноги утонули в вылинявших штанах, черты лица исказились. Не верилось, что некогда это был человек с несгибаемой волей, преодолевший заснеженные горы Сьерры, где другой не выжил бы, за что его так уважали Кит Карсон и жители пограничной Америки.

Стоявший ныне перед ней человек не был лидером, не был сильным; это был глубоко раненный в самое уязвимое место человек, растерянный, напуганный, несобранный и вялый. Его кожа, его манеры, весь его облик были лишены красок. Джесси вспомнила тот вечер, когда Джон Фремонт мучительно рассказывал любимой женщине о факте своего незаконного рождения. Тогда он был так же неуклюж и не собран. Она могла сказать, глядя на угловатые линии его тела, что он чувствует себя униженным, потерпевшим поражение, более того, злобно и горько пристыженным.

Джесси принесла ему напиток, провела руками по его длинным лохматым волосам, расправила завитки на черной бородке, легко касаясь кончиками пальцев. Она поцеловала его бледные губы, а затем положила свою голову на его плечо и застыла в такой позе.

Она не показала ему своей тревоги, а сочла своей задачей сделать так, чтобы он вновь стал самим собой, вновь обрел отвагу и уверенность. Это был тот момент в их супружеской жизни, когда требуются чуткость и нежность. Если она преуспеет сейчас, она сможет работать рядом с ним до конца жизни. Что произойдет позже, не имеет большого значения: он должен вновь стать цельным и здоровым. Если она сделает это, то они смогут побороть свои трудности.

Она почувствовала, что его тревожила мысль, как она примет его. Он боялся, что она станет порицать и осуждать его за несдержанность, ошибки, глупость.