— Ты не можешь вернуться домой, — брюзжала она, — мы тебя купили! Ты обязан проработать у нас семь лет, вот семь лет и проработаешь.

Они кормили меня чёрствым хлебом и водянистыми помоями и заставляли спать в мастерской — убогом, сыром сарае во дворе. Меня запирали на ночь, без свечей, и запрещали поддерживать огонь в печурке, на которой Томас Батлер плавил клей. Однажды утром он обнаружил, что зола тёплая, и меня избили, хотя я не разжигал огонь, он просто горел дольше обычного. Томас Батлер ударил меня и наставил в лицо шило.

— Сделаешь так ещё раз, и я выколю тебе глаз. Тогда ты не будешь таким симпатягой, верно?

Семь лет работы продолжались три недели.

Закончилось всё в субботу утром, когда я случайно опрокинул горшок с клеем.

— Ах ты, мелкий говнюк, — заревел Томас и схватил длинное буковое полено, ожидающее токарного станка, — я измордую тебя до потери сознания. — Он подбежал ко мне, и в панике я схватил тяжёлый деревянный молоток и швырнул в него.

Оно попало ему в голову, и Томас свалился, как оглушенный бык. Он дёрнулся на древесной стружке, а потом затих. Из его уха сочилась струйка крови, а я стоял, всхлипывая и вспоминая, что убийц вешают. Томас Батлер не шевелился. На поясе у него висел кошелёк, а при падении оттуда выкатилось несколько монет. Три шиллинга и восемь пенсов, которые я украл. Воров тоже вешают, но я рассудил, что меня всё равно не повесят дважды.

Я не мог отправиться домой. Констебли будут искать меня на Хенли-стрит, но и остаться я не мог. Мысли путались. Паника, в которой я схватил деревянный молоток, всё ещё вызывала дрожь. В четырнадцать лет я стал убийцей. Так что я сбежал. Я помню, как плакал, когда сбежал в большой мир.

Судьба — странная штука, но она существует. Позже мне сказали, что я родился под счастливой звездой, а моя мать верила, Боже спаси её душу, что за нами присматривают ангелы, у каждого человека свой ангел, и мой ангел в то утро обо мне позаботился. Я выбежал со двора и устремился на север, в сторону Уорика. Почему Уорика? Возможно, потому что меня ещё тревожила мысль о повешении, а в Уорике вешали убийц, но в нескольких ярдах я увидел Пега Куини, друга моей матери, который мог меня узнать, и потому я свернул и побежал в другую сторону. Я бежал не глядя, не останавливаясь, чтобы отдышаться, пока не пересёк мост и не оказался на дороге в Эттингтон. В поле за канавой и изгородью блеяли овцы. Два всадника приближались с юга, и я спрятался в высоких зарослях купыря. Всадники проскакали мимо, не заметив меня. Я дрожал, стараясь не рыдать.

Всадники направились к городу, и я заснул. До сих пор меня удивляет, что в таком кошмаре я проспал довольно долго. Может, час или два, но потом меня разбудила собака, облизывающая моё лицо, и я услышал знакомый и дружелюбный голос.

— Прячешься, парень? — Это оказался Эдвард Сейлс, стратфордский возчик и добрый человек. Он сидел на козлах своей телеги, с двумя пегими жеребцами, Гогом и Магогом, в упряжке. Дно телеги было завалено мешками и ящиками. Когда-то Эдвард возил тюки с шерстью в Лондон моему отцу, когда в доме ещё водились деньги. — Ко мне, Люцифер! — позвал он свою собаку. — Я бы тебя и не заметил, — сказал он, — если бы Люцифер не унюхал. — Люцифер, огромный уродливый пёс, выглядел ужасающе, но я уже знал, что он с большей вероятностью залижет человека до смерти, чем укусит. — Тебя ищут, Ричард, — продолжил Эдвард, — такой крик стоит, и по горам, и по долам.

— Я не хотел его убивать, — пробормотал я.

— Что? Тома Батлера? — Он засмеялся. — Он жив. Месяцок у него поболит голова, и это послужит уроком старому пройдохе. Но ты его не убил. У него башка, словно дубовый пень.

— Он жив?

— Жив и изрыгает проклятия.

— Он убьёт меня, если я вернусь.