Кавалера мое согласие осчастливило, он приподнялся с места, видимо, собираясь облобызать ручку, но не учел фактор земного тяготения и рухнул на пол. Товарищи проводили его взглядами, но помочь жениху встать на ноги никто из них не решился.

    Однако во французских пороховницах еще осталась малая толика пороха. Корнет, пристально посмотрел на голую бревенчатую стену, увидел на ней что-то приятное, чему приветливо кивнул, и потянулся к кружке.

    -  А теперь мы пьем, за здоровье мадам, - предложил он, медленно опускаясь лицом в тарелку с квашеной капустой.

    Товарищи как могли, его поддержали. Однако могли они уже очень немногое. Мы оглядели поле сражения. Наши противники были еще живы, но и только. Ни дамы, ни ларцы, ни подвиги их больше не интересовали.

    -  Ну, вот и все, - сказала коварная искусительница, - теперь у нас есть лошади!

    -  Они же верховые, - ответил я, чувствуя, что и у меня все начинает плыть перед глазами, - на них французские клейма. Вы думаете, их можно запрячь в вашу карету?

    -  Значит, мы поедем верхом, - с пьяной решительностью сказала Матильда.

    -  Верхом? Вы поскачете на уланской лошади, с форменным седлом в женском платье? Как вы это себе представляете? - спросил я, пытаясь себя контролировать и говорить трезвым голосом.

    Однако было, похоже, что для этой женщины ничего невозможного не существовало. Она думала не больше десяти секунд.

    -  Я надену его платье, - спокойно сказала она, показав на стройного корнета, задумчиво упершегося лицом о капусту. - А вы оденетесь в одежду вахмистра.

    Я подумал, и ее предложение мне понравилось.

    -  Виват, мадам! - сказал я и потянулся, было, за бутылкой, но в последний момент удержался от искушения присоединиться к французам.

    Однако все оказалось не так-то просто. Одержать победу нам оказалось много проще, чем воспользоваться ее сладкими плодами. Возможно, будь мы трезвы, раздевание захватчиков прошло бы быстрее и организованнее, теперь же каждое движение требовало от нас очень большой координации и сосредоточенности. Только дотащить намеченные жертвы от стола до лавок заняло неимоверно много времени. Особенно долго я возился с тяжелым вахмистром. Потом началось раздевание, вызвавшее у нас с Матильдой неожиданный прилив веселости. Уланы, несмотря на полубессознательное состояние, пытались нам мешать, чем смешили француженку, а она, в свою очередь, меня.

    Наконец все было кончено, и двое голых гвардейцев обрели покой и отдохновение под старыми поповскими рясами. Однако оказалось, что это еще не пол дела, теперь нам предстояло раздеться самим. Матильда пытливо на меня посмотрела, трезво оценила мое состояние и спросила:

    -  Ты умеешь раздеваться?

    -  Умею, - твердо сказал я. - Я умею не только раздеваться, но и раздевать. Хочешь, я буду твоей камеристкой?

    -  Камеристкой! - залилась смехом веселая вдова. - Тоже скажешь! Ты и сам-то не сможешь раздеться!

    -  Смогу! - обиделся я и начал разоблачаться. Отчасти она оказалась права, снимать сапоги и узкие панталоны, балансируя на одной ноге было сущим наказанием. Два раза я оказывался на полу, но попыток устоять в вертикальном положении не бросил. Боевая подруга как могла, мне помогала, подставляя свое хрупкое плечо, помогая утвердиться на ногах, и со мной все решилось, более ли менее благополучно. А вот с одеждой Матильды нам пришлось помучиться. Камеристка из меня получилась никакая, меня почему-то интересовали не завязки, пуговицы и прочая галантерейная фурнитура сложного женского наряда, а открывающиеся за этими нарядами перспективы, что не убыстряло, а затрудняло процесс.