Держась за руки, они пошли в сторону пляжа. Прикинув, как он выглядит сейчас со стороны, Райан порадовался, что никто на них не смотрит и что вообще темно.

— Отсюда все каба́ны видны. Четырнадцать штук.

— Каба́ны?

— Так домики называются. По крайней мере, так их называет мистер Маджестик.

— Тот старикан, с которым вы тогда в «Пирсе» сидели?

— Ну да.

— А где он живет?

— У него тут свой дом. Вон там, с другой стороны от первого номера.

— Покажи.

— Чего смотреть-то? Дом как дом.

Уличный фонарь с каким-то старомодным отражателем вроде тарелки отбрасывал резко очерченное пятно света на садик перед домом мистера Маджестика. Лампа была закреплена на ветке ближайшей пихты и освещала аккуратно подстриженные кусты, окаймленные белыми камнями клумбы, перекликающиеся с ними стволы тонких березок и пару пластмассовых фламинго.

— Красиво, — прошептала Нэнси. Они обошли лужайку по широкой дуге — границе между светом и тенью.

— Он дома, — сказал Райан. — Наверное, телевизор смотрит.

— Наверняка, — ответила Нэнси. — Смотри, какая у него там красивая лампа.

— Это ему все дочь обустроила: мебель привезла, внутри все отделала.

— Я хочу посмотреть.

Они добрались до дальнего края лужайки, и Нэнси, оставаясь в тени, направилась к той стороне дома, которая выходила на участок ничейной земли. Окно было открыто, розоватый свет струился сквозь противомоскитную сетку.

Райан схватил ее за руку:

— Дверь с другой стороны.

— А я и не собираюсь входить.

Она выдернула руку, и Райану ничего не оставалось, как последовать за ней. У самой стены они остановились, и Нэнси осторожно заглянула внутрь.

Мистер Маджестик действительно сидел перед телевизором в своем кресле с выдвижной спинкой. С банкой пива в одной руке и сигарой в другой он внимательно наблюдал за тем, как разворачиваются события в каком-то вестерне. Не отрывая глаз от экрана, он слегка поднимал голову, отхлебывая пиво, и спинка кресла поднималась вслед за ним. Затягиваясь сигарой, он снова откидывался назад, и оба они — мистер Маджестик и его кресло — возвращались в прежнее положение.

— Клево, — сказала Нэнси.

Райан отчетливо слышал диалог героев фильма: знакомый мужской голос с характерным тягучим западным акцентом и женский. Он узнал голос и акцент: перепутать было невозможно. Райана разобрало любопытство, и он заглянул через окно в комнату, где его взгляд, миновав фигуру мистера Маджестика, уткнулся в Рэндолфа Скотта в ковбойской шляпе с загнутыми полями. Женщина тоже показалась ему знакомой — довольно красивая, хотя и не очень молодая, — но фамилию он так и не вспомнил. Ее голос звучал устало, она отчаялась и говорила, что ей все равно, что с ней будет дальше. На что Рэндолф Скотт сумел дать, по мнению Райана, вполне убедительный и достойный ответ: «Если тебе плохо и ты жалеешь себя, я могу сказать тебе только одно… ты живая, а он мертв — а это огромная разница».

— Мне нравится такое сочетание: лиловое с серебром, — прошептала Нэнси. — И коричневое.

Райан видел этот фильм, он ему понравился. Ричард Бун играл плохого парня. Он с парочкой других негодяев захватил в заложники Рэндолфа и эту женщину вместе с ее мужем. Бандиты рассчитывали на выкуп, потому что у женщины был богатый отец. Муж оказался трусом и повел себя как последнее чмо. Бандиты его, естественно, пристрелили, а потом, как только получили выкуп, собирались пристрелить и Рэндолфа с женщиной, ну и, сами понимаете, Рэндолфу пришлось выкручиваться.

— Видишь картины? — спросила Нэнси.