– Позвони Майлсу Рубину, – сказал он, – и скажи, что ты от меня. Остальное за ним.

Ладно, согласился я. Я никуда не спешил, поэтому на пару дней оставил историю в покое, пропустив крайний срок сдачи материала, а в субботу начал разыскивать Майлса Рубина, одного из уполномоченных Макговерна в Калифорнии. До того звонка я знал о Рубине лишь то, что несколькими днями раньше он за излишние вопросы вышвырнул из своего кабинета корреспондента вашингтонской Post Дэвида Бордера, а меньше чем через сутки Бордер появился на экране телевизоров как один из трех интервьюеров на первых дебатах Хамфри Макговерна.

Моя собственная встреча с Рубиным закончилась сходным образом. Дозвонившись наконец в пятницу, я объяснил, что меня к нему направил Манкевич, чтобы он поделился подробностями истории U-13. Я начал говорить, мол, мы можем встретиться попозже на пару пива, и он мог бы…

– Вы что, шутите? – прервал он меня. – Как раз эту историю вы никогда не услышите.

– Что?

– Нет смысла даже говорить об этом, – отрезал он и пустился в трехминутный треп на тему фантастической честности и порядочности, характерных для кампании Макговерна от верхов и до самых низов, и почему бы людям вроде меня не тратить побольше времени на написание статей об Истине, Порядочности и Честности, а не выискивать мелочи, которые все равно значения не имеют.

– Господи Иисусе! – пробормотал я.

Зачем спорить? Добиваться от Рубина чего-то кроме напыщенной чепухи и ахинеи – все равно что пытаться украсть мясо у акулы.

– Спасибо, – сказал я и повесил трубку.

* * *

Разыскав вечером Манкевича в комнате прессы, я рассказал ему о случившемся.

Он сказал, мол, не понимает, но завтра поговорит с Майлсом и во всем разберется.

Я не питал оптимизма – я уже пришел к выводу, что U-13 не стоит затраченных усилий. Главной новостью Калифорнии было то, что Макговерн вот-вот будет номинирован в Майами и что Губерт Хамфри при подсчете голосов так пролетит, что из штата его можно будет выносить в резиновом мешке.

В следующий раз я увидел Манкевича вечером накануне дня выборов, и он казался донельзя взвинченным и, когда я заговорил с ним о Рубине, начал ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ГРОМКО издеваться над слухами, поэтому я решил, что пора о той истории забыть.

Несколько дней спустя я узнал, по какой причине Фрэнк тогда так нервничал. Преимущество Макговерна, который уже больше недели опережал Хамфри на четырнадцать-двадцать процентов, в последние дни кампании вдруг неконтролируемо пошло на спад. Накануне выборов разрыв сократился на пять пунктов, а может, даже и больше.

* * *

В высших эшелонах кампании этот кризис был тщательно оберегаемым секретом. Любая утечка прессе привела бы к катастрофичным заголовкам во вторник утром: «День выборов… МАКГОВЕРН СДАЕТ! ХАМФРИ СОКРАЩАЕТ РАЗРЫВ». Появись такие заголовки в Los Angeles Times или в San Francisco Chronicle, они, возможно, подарили бы победу Хамфри, выгнав на улицу тех, кто симпатизирует неудачникам, и заставив полевых оперативников Губерта ринуться лихорадочно добывать голоса.

Но мрачная новость не просочилась, и к полудню вторника по лагерю Макговерна прокатилась почти видимая волна облегчения. Казалось, дамба выдержит на уровне приблизительно пяти процентов.

Самым спокойным человеком во всей свите Макговерна во вторник был сам Джордж Макговерн, который весь понедельник провел в самолетах, перелетая от одного кризиса к другому. Утром в понедельник он летал в Сан-Диего на крупный митинг, потом в Нью-Мексико на еще один накануне первичных выборов в этом штате, которые на следующий день выиграл, равно как и в Нью-Джерси, и в Дакоте. Вечером в понедельник он вылетел в Хьюстон ради краткого, незапланированного выступления на Общенациональной конференции губернаторов, которая, по слухам, намеревалась «остановить [движение] Макговерна».