Бар был закрыт, но один из скаутов Макговерна организовал своего рода шведский стол с пивом, выпивкой и сэндвичами для прессы в столовой сразу за холлом, поэтому мы шестеро вылезли из автобуса (старого аэропортного лимузина с шестью сиденьями), и я пошел внутрь убивать время.

Из шести пассажиров в автобусе для прессы трое были местными добровольцами. Остальные трое – Хэм Дейвис из Journal в Провиденс, Тим Краус из бостонского бюро Rolling Stone и я. Еще двое представителей СМИ уже ждали внутри: Дон Брукнер из Los Angeles Times и Мишель Кларк от CBS*.

* Первичные в Нью-Гэмпшире были первым заданием Мишель в общенациональной политике. «Я понятия не имею, что делаю, – сказала она. – Мне просто дают наломать дров». Три месяца спустя, когда Макговерн чудом выбился в лидеры, Мишель все еще его освещала. К тому времени ее звезда поднималась почти так же быстро, как Макговерна. На съезде демократов в Майами Уолтер Конкайт объявил в эфире, что она только что официально произведена в «корреспонденты». 8 декабря 1972 Мишель Кларк погибла в автокатастрофе в чикагском аэропорте Мидуэй, в том самом, где лишилась жизни жена защитника по Уотергейту Говарда Ханта. – Примеч. авт.

Еще был Дик Догерти, который только что ушел с поста главы нью-йоркского бюро Los Angeles Times, чтобы стать пресс-секретарем, копирайтером, скаутом и умельцем на подхвате при Джордже Макговерне. Догерти и Брукнер сидели вдвоем за угловым столиком, когда мы приплелись в гостиную и наполнили тарелки у шведского стола: оливки, морковка, стебли сельдерея, салями, фаршированные яйца. Но когда я попросил пива, официантка средних лет, игравшая заодно роль администратора, сказала, что пиво «не включено» и что, если я хочу пива, придется заплатить за него наличными.

– Хорошо, – согласился я. – Принесите мне три «Будвайзера».

Она кивнула.

– И три стакана?

– Нет. Стакан один.

Помедлив, она записала заказ и потопала куда-то, где у них хранилось пиво. Я пошел с тарелкой за пустой столик и сел читать за едой местную газету, но на столе не было ни соли, ни перца, поэтому я вернулся за ними к буфету, где наткнулся на кого-то типа в рыжевато-коричневом габардиновом костюме, который тихонько накладывал себе морковку и салями.

– Извини, – сказал я.

– Нет, это вы меня извините, – отозвался он.

Пожав плечами, я вернулся к себе с солью и перцам. Единственные в столовой звуки доносились из утла LA Times. Все остальные либо ели, либо читали, либо и то и другое разом. Не сел только тот самый тип в габардине у буфета. Стоя спиной к остальным, он все возился с едой…

Было в нем что-то знакомое. Ничего особенного, но достаточно, чтобы поднять взгляд от газеты. Какое-то наитие или, может, праздное журналистское любопытство, которое со временем входит в привычку, когда плаваешь в нервозном мраке статьи, где нет ни композиции, ни явного смысла. Я приехал в Нью-Гэмпшир писать большую статью о кампании Макговерна, но за двенадцать часов в Манчестере не видел ничего, что указывало бы на ее существование, а потому начал недоумевать, о чем, черт побери, писать для текущего номера.

* * *

Ни единого признака общения в помещении. Журналисты, как всегда, старательно игнорировали друг друга. Хэм Дейвис мрачно размьшлял над New York Times, Краус переупаковывал рюкзак, Мишель Кларк рассматривала ногти, Брукнер и Догерти обменивались анекдотами про мэра Лос-Анджелеса Сэма Йорти, а тип в габардине все еще шаркал у буфета, бесконечно поглощенный рассматриванием морковок.

«Господи всемогущий! – подумал я. – Кандидат! Эта сгорбленная фигура у буфета и есть Джордж Макговерн».

Но где его свита? И почему никто больше его не заметил? Почему он совсем один?

Нет, это было невозможно. Я никогда не видел, чтобы кандидат в президенты США расхаживал без дела и чтобы вокруг него не вилась бы по меньшей мере дюжина «ассистентов».