В таком беспокойном состоянии ума он воскресным ноябрьским днем явился в один дом, куда был приглашен на чаепитие. Еще в прихожей, разговаривая с хозяйкой, он ощутил присутствие Алиды Риккер в глубине ярко освещенной комнаты — чудесное сочетание красоты, свежести и столь желанной ему новизны — и минуту спустя наконец-то был ей представлен. Он всего лишь поклонился и проследовал дальше, но все же это было хоть какое-то общение. По ее лицу он догадался, что мисс Риккер знает о враждебном настрое его семьи, но ее это мало волнует и что ей даже немного жаль Форреста в его нелепом положении — вдруг попал в одну компанию с дочерью изгоя, да еще и смотрит на нее с таким восторгом. В свою очередь, его вид говорил следующее: «Да, я не могу не восхищаться твоей красотой, но надо сразу расставить точки над „i“ — твой отец гнусная скотина, и свое мнение о нем я менять не намерен».

Они, естественно, оказались в разных группах гостей, но во время паузы Форрест уловил ее голос и весь обратился в слух, отвлекшись от разговоров в своем кружке.

— …Хелен уже больше года мучила эта странная боль, и они, понятное дело, заподозрили рак. И вот она пришла на рентген, разделась за ширмой, а доктор посмотрел в свой прибор и говорит: «Я же просил снять всю одежду». А Хелен ему: «Я сняла все». Доктор снова смотрит в прибор и говорит: «Послушай, моя дорогая, я присутствовал при твоем появлении на свет, не надо меня стесняться, сними с себя все». А Хелен: «Да на мне не осталось ни ниточки, клянусь вам». Но доктор за свое: «Ничего подобного. Я же вижу на экране английскую булавку в твоем лифчике». Как потом выяснилось, она проглотила эту самую булавку еще в двухлетнем возрасте.

Эта история, поведанная звонким голосом, хорошо различимым и на другом конце комнаты, совершенно обезоружила Форреста. Все это не имело ничего общего с грязными делишками, творившимися десять лет назад в Вашингтоне и Нью-Йорке. И у него возникло сильнейшее желание немедля пересечь комнату и пристроиться на диванчике рядом с Алидой, которая сейчас напоминала язык яркого пламени, внезапно взметнувшийся над тусклыми углями в камине. Покинув тот дом, он еще около часа бродил под падавшим хлопьями снегом, досадуя на всякие моральные нормы и ограничения, не позволяющие сойтись с ней поближе.

«Быть может, когда-нибудь я научусь получать удовольствие, делая то, что велит мне долг, — размышлял он с печальной иронией, — годам этак к пятидесяти».

Первый рождественский бал сезона проводился в учебном манеже. Это было большое и важное мероприятие; самые богатые семьи располагались в отдельных ложах. Присутствовал весь местный бомонд, а также народец помельче, пришедший из любопытства, и ощутимая разница в статусах гостей создавала в зале определенную напряженность.

У Риккеров была своя ложа. Форрест, войдя в зал под руку с Джейн Дрейк, бросил взгляд на обладателя чудовищной репутации и на понурую женщину рядом с ним, как будто заледеневшую в сиянии своих бриллиантов. Они считались здесь исчадиями ада, на которых вовсю глазели добропорядочные горожане, получившие повод гордиться своим праведно-скучным бытием. Алида и Хелен Ханна держались вместе, игнорируя нацеленные на них взгляды, благо их окружала изрядная свита поклонников из числа приезжих. Вне всяких сомнений, Алида была самой красивой девушкой в этом зале.

Доброхоты тут же сообщили Форресту последнюю новость: Риккеры собираются дать большой бал сразу после Нового года. Были разосланы письменные приглашения, но они дополнялись и устными. По слухам, достаточно было лишь обменяться парой слов с кем-нибудь из Риккеров, чтобы тут же получить такое приглашение.