— Я боюсь, — говорит Инна.

Римма опускает руку, уже протянутую к звонку.

— Чего? Того, что вам не понравится девочка?

— Я боюсь умереть.

— Что-о? — И Римма и я смотрим на Инну не понимая.

И Инна говорит захлебываясь, точно утонет сейчас:

— Не одна она такая, там много таких, мне жалко всех.

— Страус прячет голову под крыло, — говорит Римма, — но от того, что он не видит опасности, опасность не исчезает. Возьмёте одного ребёнка из трёхсот или ни одного не возьмёте, сироты всё равно есть, слышите, кричат. Так, хоть одной поможете. Задача нашей организации — раздать и других детей, но очень многие хотят грудничков, чтобы те не знали своих родителей. Большие дети знают. В детских домах, в основном, дети из неблагополучных семей — пьяниц, проституток, истериков и истеричек, воров. Память у детей жива, и уже выработаны стереотипы, уже сложились привычки: хочешь чего-нибудь, ударь, отними, стащи, заори. Самое тяжёлое — разрушать привычки. В три года их меньше, чем в семь или в тринадцать.

— Пойдём! — Инна нажала на звонок.

Железная дверь всхлипнула и отъехала.

Не успели мы шагнуть во двор, как к нам кинулись дети.

— Ты моя мама! — обхватил мои колени мальчик лет четырёх и заревел.

— Ты моя мама! — кинулась девочка лет шести к Инне. На её голове словно тоже шар, только из пуха, светлого, лёгкого.

Инна склонилась к девочке и положила ладони на её голову.

— Это моя дочка! — сказала она Римме.

С криком «Не умеют себя вести, безобразие!» подскочила воспитательница, сильно крашенная, полная блондинка, и грубо оторвала девочку от Инны та упала. Так же резко она отшвырнула от меня мальчика.

— А ну прочь! А ну дайте дорогу! Почему нарушаете дисциплину?

Римма за руки поволокла нас к тяжёлым дверям серого здания.

За спиной кричала воспитательница, плакала упавшая девочка, и молчали дети: пришли мамы, кого сегодня возьмут?

— Я не хочу другой дочки! — Инна вырвала руку; едва за нами захлопнулась дверь. — Я хочу эту. Красная, злая, Инна дрожала замёрзшей дрожью. — Она ушиблась! Звери!

— Подождите делать выводы. Вы не видели Тусю. Познакомитесь, а потом будете решать.

— Я хочу только эту! Я не хочу знакомиться.

Но Римма втолкнула Инну в кабинет директора.

— Прекратите истерику, — жёстко сказала она.

Мои колени дрожали — их обнял мальчик. Закричать, как Инна — «Хочу этого мальчика, только его» и увезти его домой?!

— Здравствуйте, Римма Павловна. Очень рада вас видеть снова. Ваше появление всегда праздник для нас. Пойдёмте, девочка в изоляторе. Ирина Петровна, — представилась она нам. Миловидная блондинка, с так же сильно, как и у воспитательницы, накрашенными ресницами.

— Я не хочу, — говорит Инна, но Римма повторяет:

— Вы скажете своё слово после того, как увидите девочку.

По широкому коридору, созданному специально для бега и игры, мы идём к изолятору Глухо кричит двор.

Дверь приоткрыта.

— Заходите.

Инна входит первая.

Девочка лежит на спине, до подбородка укрытая одеялом. Смотрит в потолок. Глаза прозрачны.

— Она жива? — спрашивает Римма. — Она же была здоровая.

— Конечно, жива. Мы ей делаем уколы. Наконец перестала плакать и звать маму.

Инна подходит к девочке, дотрагивается пальцем до щеки.