|
Мне даже часто снилась она. Жаль, умер Афиноген Ильич… Каким было бы это ему утешением… А теперь — все в порядке. Монахиня Вероника… И — красота! За садом ходит. Ишимская! Несказанная прелесть их Горний сад… Ты куда положил букет роз, что дала нам настоятельница? Вероника его резала. И банку с вареньем из апельсинов? Я такого варенья и не видала никогда. Цельными плодами сварено, и — сочно!.. Жалко, рецепта не спросила, как оно делается. Ну, вот — банку на сетку! А качка будет, нам на головы и полетит — хорошо разве будет?
Оживленная, красивая, годы ее не брали, Лиля пустила теперь в свои черные косы белые пряди — «poivre et sel» — она устанавливала по-своему вещи в каюте «Царя». Золотые зайчики, отражения маленьких волн на рейде, затейливым узором играли по белому, крашенному масляной краской потолку каюты, В круглый иллюминатор видны были розовые скалы, белые дома. пальмы, миндальные деревья, смоковницы. Тихо и сонно плескало о борта парохода море. Порфирий сидел под иллюминатором и вспоминал Балканы и тот Восток, который он освобождал, проливая кровь и отдав сына по воле Императора Александра II. Все было в прошлом, точно с тех пор целая вечность прошла. Грустные мысли одолевали Порфирия: «Нет Царя-Освободителя, которого Порфирий крепко любил и за которого пролил кровь. Внезапно от удара, в Москве, в гостинице, умер кумир Порфирия Скобелев. Александровское прошлое кануло в вечность. Шли новые веяния, новые являлись люди, и строительство России шло большим, но мирным темпом, и про Государя Александра III говорили: «Царь-Миротворец». Бедно одетая, но новому, утвержденному военным министром Ванновским образцу, армия вела работу незаметно, без прошлого парадного блеска, и не было больше разводов в Михайловском манеже. На новую дорогу выходила Россия. И в семье Порфирия сколько перемен… Недавно похоронил отца, без погребения лежат где-то кости Афанасия, и ушла Вера… И, конечно, — Вероника не Вера… Вера — та, страшная, гнилая, на пустынном морском берегу. Была бы Вероника Верой, не подошла бы она? Не сказала бы слова привета, не расспросила бы хотя о дедушке?» Но сказать своих мыслей Лиле Порфирий не мог и не смел. В жаркой каюте уже пахло тонкими Лилиными духами, пахло обаятельной, милой женушкой, жизнерадостной и живой, всюду, куда ни входила она, умевшей вносить свой особенный уют и свое женское очарование. «Ну, что же? — думал Порфирий. — Те умерли, как и нам придет пора умирать, а с этой он пойдет и дальше по пути работы, по пути строительства России на далекой окраине, понесет с ней в глухие места Русскую культуру и Русское очарование. Такие простые, честные, любящие, немудреные жены больше нужны и больше сделают, чем сложные и мудреные натуры, как Вера, и Господь знал, кому послать смерть, кому сохранить жизнь…»
Декабрь 1935 — январь 1938 |
