Заболотный поглядел на часы, стал расхаживать по кают-компании. Он мне всё больше напоминал большого кота, умеющего быть и ласковым, когда его гладит хозяйка, и хитрым, при ловле мышей, и всяким, лишь прикажите.

— Не мельтеши, сядь, — сказал я.

Заболотный рассеянно посмотрел на меня, но продолжал ходить.

— А хорошо бы отправиться на этом корабле в такую землю, где нет бога, — произнес он вдруг. И тут же добавил: — Не набрасывайтесь на меня все сразу, я просто имею в виду, что есть же такие богом забытые места, где нет ничего, вот там-то и размахнуться можно, создать Нечто.

— Это место — пустота, — ответил Павел. — И создашь ты там лишь Вавилонскую башню.

— Ну, так, так, — кивнул Заболотный. — Я всего-то так, к примеру. Мысли вслух.

В кают-компанию вошли Игнатов и Борис Львович. И по их лицам я понял, что они не договорились.

Глава пятая

Отец и другие

Событий последующих трех дней было так много, что они как-то спутались в сознании, перемешались, наслоились друг на друга. Но, прежде всего, корабль. Игнатов отказался уступить его Борису Львовичу, хотя тот предлагал разумную и вполне приемлемую цену. Но тут нашла коса на камень. У обоих были свои цели: один упорствовал, потому что в «Святителе Николае» видел спасительную для себя идею, дело своей жизни, «плавучую церковь» — по выражению Павла, который точно угадал затаенную мысль Игнатова; а другой желал, во что бы то ни стало, преподнести этот корабль Евгении Федоровне, возлагая на свой дар определенные, а может быть, и последние надежда, и не свернул бы в сторону ни за что.

Тут, на этом поле, между ними должна была произойти какая-то роковая схватка, я это предчувствовал. Почему Борису Львовичу запало в душу именно это судно? Не знаю, возможно, он видел в нем некий православный символ, действительно «плавучую церковь», поскольку такой корабль с такими функциями был в Москве единственным, и он в азарте ставил себе задачу обладать им. И прекрасно знал, что это преподношение явится для Евгении Федоровны тоже символом, будто у ног ее ляжет целый храм, а на всякое другое, осыпанное золотом изделие, она и не обратит внимания. Мне кажется, он не сомневался, что сможет купить всё. Или почти всё, что захочет.

Позже я узнал, что в те дни на Сергея Сергеевича Игнатова оказывалось постоянное давление со всех сторон. Ему звонили кредиторы, навещали налоговые инспекторы, угрожали какие-то темные личности, да и сам Борис Львович продолжал вести с ним упорные переговоры, медленно поднимая цену. Искушение было велико. Другой бы уже сдался, но «стойкий оловянный солдатик» оправдывал свое прозвище. Игнатов держался за корабль из последних сил, но в него же мертвой хваткой вцепился и Борис Львович. Всё это выяснилось уже в иные дни, а пока смертельное противостояние должно было как-то разрешиться.

Сестре я не рассказал о подслушанном мною на корабле разговоре между Борисом Львовичем и Заболотным, не упомянул и о готовящемся подарке. Не хотел опережать события. Она вела себя как-то неровно, взвинчено, ссылаясь на простуду и усталость, но продолжала все время проводить в мастерской, заканчивая портрет «мэрского деятеля». Ничто другое сейчас ее вроде бы не интересовало. Мы общались лишь по утрам и вечерам, но однажды она мимоходом бросила:

— У скульптора Меркулова скоро состоится один маленький сабантуй, в мастерской на Полянке, будет богема.

Я молча уставился на нее, не понимая, куда она клонит?

— Меркулов мой приятель, — продолжила сестра. — Очень успешный скульптор. К тому же, православного вероисповедания.