— Я все вилкой расковыривать пытался, — сказал Фрэнк, плюхнувшись на диван. Он смотрел на нее с ласковой улыбкой, будто не верил своим глазам. — А тут прошлой ночью внезапно отверстие появилось. Ну я и завопил в трубу, думал, меня кто-нибудь услышит. Например, Друзья, вышедшие в дозор. Или даже ты, Доуни. Я догадывался, что однажды Эва затащит тебя в дом. Мне так хотелось, чтобы ты услышала мой голос, прежде чем она до тебя доберется. Да вот только сирены из меня не вышло…

— Странно, что дыру не заделали. Через нее вполне может проникнуть Друг.

— Верно говоришь.

Тут они осознали, как дико, должно быть, звучал их разговор со стороны: не о бейсболе, не о счетах за электричество, а о вампирах, призраках и тому подобном. Фрэнк состроил смешную, глупую рожицу, при виде которой Доун всегда разбирал хохот, даже если до этого она, брызжа слюной, ругалась на чем свет стоит.

— Между прочим, я забралась на крышу дома, типа, осмотреться, — сообщила дочь.

— Что?! Доуни…

— Не читай нотаций, папа. Я проверяла видение Кико.

— Кико? Вот уж не… Как он? И… — Фрэнк откашлялся, глаза его заблестели. — И… Брейзи?

Доун и без того поняла, о ком именно он хочет услышать.

— У Брейзи все хорошо. Она постоянно о тебе говорит, жутко скучает и волнуется. Мы все волнуемся.

Вдаваться в подробности о Голосе она не собиралась. Ее слишком переполняли эмоции, да многого Фрэнку и не стоило знать. Чего доброго кинется защищать дочурку и с пистолетом в руках потребует, чтобы Голос женился на ней, узаконил порочную связь и так далее. Отец порой бывал ужасно старомоден и терпеть не мог «ухажеров» дочери, хотя в глаза их не видел.

Он сам себе улыбался, вероятно, снова и снова прокручивая в голове имя «Брейзи». По выражению его лица девушка угадала, как сильно он скучал по любимой, как глубоки были его чувства.

— Мы с Брейзи поговорили, — сказала Доун.

— Очень хорошо.

Фрэнк выразительно взглянул на дочь: тише. Камеры. Ни слова о «Лимпете и партнерах».

— А мне хочется поболтать о твоей подруге. — Доун испытала злобное удовольствие, представив, как отнесется Эва к тому, что Фрэнк и без нее прекрасно обходится. — Какое мне дело, обидится вампирша или нет.

— Доун! — Он называл ее так, когда изображал строгость и хотел отчитать. — Не смей так о матери!

— Ты ее защищаешь?! — взъярилась дочь.

Отец отвернулся. Земля ушла у Доун из-под ног.

— Ты что, простил ее?!

— Я… — Фрэнк вновь посмотрел на камеру, но лишь потому, как поняла Доун, что не хотел разговаривать.

— Вот чертовщина! — Она горько засмеялась. — Эва тебя обработала. Как это называется… Стокгольмский синдром?

— Я ее любил.

А после ее смерти начал пить, весь извелся из-за бессмысленного «убийства»…

— Она же заморочила тебе голову, раз ты готов забыть, через что прошел по ее милости!

— Да, наверное. — Фрэнк поднес палец ко лбу. — Она все время пыталась проникнуть внутрь, с той самой ночи, когда я заметил на улице женщину, невероятно на нее похожую, и последовал за незнакомкой в ночной клуб «Бава».

Она вспомнила, что рассказывал Голос о последней связи с отцом: «Он позвонил мне откуда-то — видимо, из „Бавы“ — и сказал, что понял: твое место здесь, с нами.