Войдя в торговый зал, оба, и прокурор, и следователь по особо важным делам, почувствовали: им крупно повезло.

В мясном отделе давали сразу сосиски, фарш в брикетной расфасовке и пельмени. В молочном — выкинули дешевые яйца, разливную сметану и майонез в стеклянных банках! А в рыбном мойвы было море! И обещали вот-вот минтая выложить — его, мол, днем еще, после обеда разгрузили.

Люди, предчувствующие скорое и неизбежное наступление первого, приходящего к нам с Запада Рождества Христова и вслед за этим идущего уже навстречу — с Востока на Запад — Нового года номер один, давились за любой дорожающей на глазах жратвой…

Из двадцати касс в торговом зале функционировали, как обычно, только две. Очереди выстроились к ним колоссальные, поэтому Меркулов с Турецким могли говорить без опаски — никто, даже сам Господь Бог не мог бы сориентироваться в этой людской каше, подслушать их здесь…

— Рассказывай, — сказал Меркулов. — Подробно. Все. И только по порядку, понял?

За час с небольшим Турецкий рассказал Меркулову все, ничего не скрывая.

Он даже не утаил перед другом факт взятия им миллионной взятки у Сергея Афанасьевича Навроде, хотя именно к взяткам Меркулов был особенно неравнодушен и именно ими любил заниматься больше всего: поймать на взятке дело весьма не простое.

Однако в данном случае Меркулов на это сообщение отреагировал довольно вяло:

— Осталось хоть что-нибудь? От миллиона-то?

— Конечно! Почти половина осталась.

— Да, — вздохнул Меркулов как-то даже грустно. — Не умеем мы, честные люди, красиво жить. Моим «клиентам» одного «лимона» на вечер может не хватить. Они умеют деньги тратить, а ты — не ах. Ну ладно, раз у тебя еще остались деньги, пробьешь два торта вафельных — моим женщинам.

— А что же вафельных, давай лучше я «Прагу» пробью или «Журавушку»?

— Нет-нет! Сказал ведь — вафельных. Не знаю почему, но они любят именно эти.

До кассы им оставалось стоять уже не так долго.

— Насколько я понял тебя, — начал Меркулов как бы в раздумье, — ты хотел бы послушать мое мнение по этому делу, не так ли?

— Конечно.

— Тогда по порядку. Я начну с общего, как мы с тобой оба привыкли, и уж потом перейду к частностям. Первое: дело ты это прекратил?

— Да, прекратил. Точнее, Сергей вынес постановление от моего имени.

— Слава Богу. Теперь второе главное: об этом деле ты забудь. И лучше — навсегда.

— Да как же так?

— Ты слушай, что я тебе говорю, — забудь об этом деле. О папке со следственным производством то есть. Об официальном деле, о расследовании по факту смерти. А «дело» в смысле «суть», не о работе говорю, о долге, жизни, — тут только все и начинается, по-моему. Все впереди еще, насколько я понял. И третий момент: ты очень, огорчил меня, Саша, своим рассказом, отношением… Не скрою — очень огорчил.

— О чем ты? Опять о взятке?

— Нет, не о взятке. Взятку ты взял правильно. И даже, я бы сказал, весьма уместно, а вот насчет всего другого. Это просто никуда, уж ты поверь мне!

— Я верю, но не понимаю.

— Да что ж тут понимать? Ты очень плохо действовал. Но думал. Сплошные упущения. И дыра на дыре.

Как ни тяжело было на душе у Турецкого, он все же обиделся не на шутку.

— Ты, может быть, докажешь, что говоришь?

— Да. Разумеется. Попробую. Однако! Будем исходить из нашей с тобой профессии, и только, договорились?

— Но, видишь ли…

— Нет, я пока не вижу! С вопросами, касающимися философии, — пожалуйста, к философам, с вопросами религии — к святым отцам, к теологам.