На него наехал омнибус; дышло сбило его с ног, а одна из лошадей раздробила ему копытом три пальца левой руки, по странной случайности как раз те самые пальцы, которые он отстрелил человеку из племени Порро. Его вытащили из-под лошадиных копыт и нашли адрес врача в его раздавленной руке.

Первые два дня все ощущения Поллока тонули в остром, сладком запахе хлороформа и были связаны с мучительными операциями, не причинявшими ему мучений, со спокойным лежанием в постели. Затем у него сделался легкий жар; он почувствовал сильную жажду, и прежний кошмар вернулся. И только тогда он заметил, что был свободен от кошмара целый день.

«Если бы мне вместо пальцев раздробили череп, я, может быть, совсем избавился бы от кошмара», — сказал себе Поллок, задумчиво разглядывая темную подушку, вдруг принявшую форму головы.

Поллок при первом удобном случае рассказал врачу о своем расстройстве.

Он ясно сознавал, что сойдет с ума, если не подоспеет помощь. Он рассказал врачу, что присутствовал при отсечении голов в Дагомее, и с тех пор одна из этих голов преследует его. Ему, по понятным причинам, не хотелось передавать действительные факты. Врач принял серьезный вид.

— Все это одно воображение, — сказал он с неожиданной резкостью. — Ваша нервная система пришла в упадок; вы сейчас в том сумеречном состоянии духа, когда фантазии легко зарождаются. Вы не вынесли слишком сильного впечатления. Я пропишу вам микстурку, которая укрепит вашу нервную систему, в особенности мозг. И вам необходимо движение.

— Это мне не поможет, — буркнул Поллок.

— Мы прежде всего должны восстановить у вас бодрость духа. Отправляйтесь в Шотландию, Норвегию, на Альпы…

— Хоть к черту на кулички, — сказал Поллок.

Но все же, когда пальцы начали у него заживать, Поллок сделал героическую попытку выполнить совет врача. Это было в ноябре. Попробовал играть в футбол, но для него вся игра свелась к подбрасыванию ногой по всему полю той же злобной, перевернутой головы. Он оказался никуда не годным футболистом. Подталкивал мяч вслепую, с каким-то отвращением, а когда ему приходилось стоять на месте, и мяч летел к нему, он внезапно вскрикивал и отскакивал в сторону. Некрасивые истории, из-за которых ему в свое время пришлось покинуть Англию и скитаться в тропиках, лишили его женского общества, а теперь возрастающая странность его поведения заставила даже знакомых мужчин избегать его. Голова стала уже не только обманом зрения; она насмехалась над ним, разговаривала с ним. Его начал томить безумный страх, что теперь, когда появится видение, оно уже не окажется каким-нибудь предметом обстановки, но и наощупь даст то же впечатление отрубленной головы. Наедине с ней он проклинал ее, бравировал, умолял ее, и два раза, несмотря на свое огромное самообладание, заговорил с ней в присутствии других. Он читал все растущее подозрение во взглядах окружающих: квартирной хозяйки, горничной, слуги.

В один из первых дней декабря его ближайший родственник, двоюродный брат Арнольд, пришел к нему, чтобы вытащить его на свежий воздух; Арнольд увидел желтое лицо с ввалившимися щеками и суженными жадными глазами. Поллоку вдруг показалось, что шляпа, которую его двоюродный брат держал в руке, совсем не шляпа, а голова Горгоны, и она глядит на него опрокинутым лицом и сводит его с ума своими глазами. Но Поллок все же решил довести дело до конца.