|
Казалось, драгоценности составляли часть ее силы и достоинства, а возраст лишь давал преимущество и увеличивал присущую ей женственность. – Подойди сюда, малыш, – велела она мне. Я подошел к тетушке и наклонился, подставляя щеку для поцелуя. Это вошло у нас в при-вычку, с тех пор как я дорос до шести футов четырех дюймов. Она частенько брала мою голову руками и, поддразнивая, отказывалась отпустить. Но на этот раз она так не сделала – видимо, ее внимание было значительной степени поглощено обаятельным гостем, с улыбкой стоявшим воз-ле столика. – Ах, какой чудесный на вас сюртук, – сказала она, обращаясь к Лестату. – Настоящий сюртук с расклешенными полами. Где вы такой сшили? И пуговицы идеально к нему подходят. Позвольте мне получше их разглядеть. Вы, наверное, уже догадались, что я буквально помешана на камеях. А в последние годы вообще ни о чем другом не думаю. Лестат подошел к столику, а я ретировался, уступая ему место. Меня вдруг охватил страх, довольно сильный, что тетушка может интуитивно о чем-то догадаться, но уже в следующую минуту я понял, что Лестат полностью владеет ситуацией. Разве другой вампир, мой Создатель, когда-то точно так же не околдовал тетушку Куин? Так какого черта я испугался? Пока она разглядывала пуговицы, отметив, что на каждой из них изображена одна из девя-ти греческих муз, Лестат смотрел на нее сверху вниз и лучезарно улыбался, словно и правда был очарован. Я еще больше полюбил его за это, ибо тетушка Куин была для меня самым дорогим человеком на свете. И теперь, когда эти двое оказались вместе, я испытывал невыразимую ра-дость. – Я рок-музыкант, мадам, – сообщил тетушке Лестат. – Сами знаете, в наши дни рокер мо-жет рядиться во что угодно, даже в широкополый сюртук, если пожелает, вот я и потакаю всем своим прихотям. Я склонен к театральности, и эта черта во мне неистребима. А в тех случаях, когда есть возможность проявить собственную эксцентричность, я становлюсь совершенно не-управляемым и сметаю все препятствия на своем пути. Знаете, моя любовь к антиквариату пре-вратилась в самую настоящую манию. – О, это великолепная страсть, – откликнулась тетушка, явно наслаждаясь его обществом. Лестат тем временем отошел в тень и снова присоединился ко мне. – Как вы оба красивы, мои мальчики! – восхищенно выдохнула тетушка и вновь обрати-лась к Лестату. – Вы ведь знаете, мать Квинна певица, хотя в каком именно жанре, я даже не мо-гу точно сказать. Для Лестата это было новостью, и он, бросив на меня любопытный взгляд, хитровато улыбнулся. – Она поет в стиле кантри, – поспешил я пояснить. – И обладает сильным голосом. Ее зовут Пэтси Блэквуд. – То, что она поет, очень отдаленно напоминает стиль кантри, – заметила тетушка с легким неодобрением. – Впрочем, сама Пэтси, кажется, называет это "кантри-поп". Однако у нее хоро-ший голос, а иногда получаются неплохие стихи. Особенно удачны печальные баллады в кельт-ском стиле, хотя сама она этого не сознает. Ее так и тянет на минорные песенки блугрэсс , и если бы она прислушивалась к себе и пела то, что действительно любит, а не то, что, как ей кажется, следует петь, то, возможно, добилась бы настоящей славы, о которой так мечтает. Тетушка Куин вздохнула. Я поразился не столько мудрости ее слов, сколько их, так сказать, нелояльности: раньше она никогда не критиковала своих родственников. Видимо, под пристальным взглядом Лестата в ее душе что-то всколыхнулось. Не исключено, что он прибег к магии, и теперь тетушка откро-венно высказывала свои самые тайные мысли. – Молодой человек. – Она вновь перевела взгляд на гостя. – Отныне и навеки я ваша те-тушка Куин. Но как величать вас? – Лестат, мадам, – ответил он, сделав ударение на последнем слоге. – Я тоже не очень зна-менит, а в последнее время вообще перестал петь, разве что только для себя, когда гоняю как сумасшедший на своем черном "порше" или с головокружительной скоростью несусь на мото-цикле. |
