Каждому из нас не хватало того самого кусочка правды, который позволил бы понять, почему именно так, а не иначе сложилась наша жизнь. Тринадцать лет назад у нас не хватило для этого возможностей и мудрости. Все могло так и остаться в прошлом. Как прочитанная, хотя и недописанная книга, которую автор оборвал на самом волнующем кульминационном моменте и, не дав ни одного объяснения, просто остановил повествование.

Мы нуждались в разговоре. Сложном, выматывающем, исполненном горечи… Когда приходится оголить душу, вывернуть ее наизнанку, поделиться тем, что так тщательно привыкаешь прятать от посторонних глаз.

Она упрекала меня в том, что я оставил и забыл ее, что допустил ее слезы, разлуку и участь матери-одиночки; я предъявил свои аргументы, припоминая ее прощальную записку, фото с другим и недели безрезультатных поисков… В ответ она наотмашь ударила меня уродливой правдой… об угрозах Савелия, о том, как он загнал ее в угол и не оставил выбора. О том, что все те фото — искусно созданный маскарад. Как слова, вырванные из контекста. Да, она взяла деньги, а что ей оставалось делать? Да, рядом с ней был тот самый Игорь, который пытался хоть как-то ее поддержать, а она приняла его помощь, успокаивая себя хотя бы видимостью безопасности. Он помог ей с переездом в квартиру, а ведь со стороны все это выглядело как картинка семейной идиллии. Слова, которые давались в начале с таким трудом, полились бушующим потоком — вместе со сбивающимся дыханием, слезами, колотящей словно в лихорадке дрожью и мучительными паузами… передышкой, чтобы продолжить вновь.

До этого момента я был уверен, что отец исчерпал лимит боли, которую способен был мне причинить, но сейчас, слушая рассказ Лены, я понимал, что за всю свою жизнь не смог даже представить глубину его цинизма. Прислушался к себе, ожидая очередной приступ ярости и желание ударить побольнее, только в ответ — тишина, зловещая в своем безмолвии. Потому что мертвая… Ее не хочется прорезать криком, она обволакивает, словно паутиной, убивая любые эмоции. Так бывает, когда тот, кто был важен, вдруг с огромной скоростью отдаляется, и хотя вы стоите на разных полюсах, сердце больше не сжимает кулак сожаления. Да и дело ведь не в расстоянии, а в том, продолжает ли человек жить в твоей душе и какое место для него там отведено.

Говорят, родителей не выбирают. Верно — этот выбор делается вместо нас, зато в нашей воле от них отказаться. Странно, но принятое решение придавало сил, как будто сбрасывая с рук и ног невидимые кандалы прошлого. Тот, кто стал тебе безразличным, не может навязать тебе свою волю — потому что ни одно его слово больше не имеет над тобой власти.

Я видел, как с каждым часом, пока длилась эта удручающая взаимная исповедь, у Лены оставалось все меньше сил. Она была истощена. Правда не всегда является облегчением, чаще она вытаскивает наружу то, что мы пытались похоронить, упорно и тщательно, убеждая самих себя, что все в прошлом. Давая своей боли имя, мы даем ей возможность ожить. Лена уснула, положив голову мне на колени, и я, укрыв ее пледом, просидел так до утра. Время как будто остановилось, стихли все звуки, все потеряло свою важность, кроме возможности прикасаться к ее коже, нежно перебирая волосы и наслаждаясь чувством умиротворения под аккомпанемент ее размеренного дыхания.

* * *

Мы с Леной провели вместе уже несколько дней. И все это время я ощущал острую необходимость в телесном контакте: хотелось ее трогать, прикасаться к ней, прижимать к себе, обнимать.