Меня такие гражданские страсти несколько обескуражили, и я потихоньку отделился от группы спасителей отечества. Мало ли что! Вдруг за такие вольные разговоры начальство по головке не погладит! Все оно, конечно, прекрасно, только я таких народных спасителей и домашних философов достаточно наслушался и насмотрелся по телевизору. Вот где было бы самое место вездесущему Жириновскому.

    «Чего это у нас за страна такая, - горестно размышлял я, направляясь к дамам, собравшимся в свой кружок во главе с хозяйкой дома, - все ее спасают, да никак не спасут».

    Дамы, в основном, не юного и еще более достойного возрастов, обсуждали несостоявшийся любительский спектакль.

    -  Как бы было, голубушка Екатерина Дмитриевна, прэлэсно для просвещения умов и улучшения нравов… - говорила женщина, одетая по моде, но с нелепыми «наворотами» на платье, отличавшими ее от других дам. - Пиэса пустяшная, но востра! Жаль, автор из плэбеев, все про купцов пишет.

    -  Что за пьеса? - тихонько поинтересовался я у хозяйки.

    -  «Утро молодого человека».

    -  Островского? - машинально вспомнил я.

    Екатерина Дмитриевна странно на меня посмотрела. Я попытался поправиться, но не сообразил, как, и отошел от греха подальше. «Потом между делом скажу, что видел книгу в ее библиотеке», - решил я.

    Гости веселились, как умели, я же чувствовал себя не в своей тарелке. На меня продолжали смотреть с любопытством, но безо всякого уважения, как на ученого медведя в цирке. Может быть, от нервического состояния или из-за меланхолии (вот как я уже научился выражаться!), мне никто из многочисленной компании не понравился. Между тем, столы, за которыми мы ужинали, прибрали, и прислуга готовила залу к танцам.

    Я не нашел ничего веселее, как отправиться в буфет, куда периодически наведывалась мужская часть общества. Над бутылками и бокалами колдовал приглашенный со стороны буфетчик. Здесь оказалось самое веселое место. После третьего бокала французского шампанского я начал видеть уездных жителей совсем в ином свете. Среди них оказалось много милых людей. Постепенно сюда же стянулись спасители отечества - либералы. Пик их активности уже прошел, и язвы общества не казались такими страшными. Только плохо одетый революционер Венедикт Фиолистратович между «Лафитом» и «Клико» поругивал аристократов.

    Как я понял, император Николай Павлович, после декабрьского восстания 1825 года перестал доверять высшему дворянству, и титулованные особы перестали выпячивать свою геральдическую исключительность, При новом императоре гербы отмыли от пыли забвения, и все, кто только могли, опять начали именовать себя князьями и баронами, требуя полагающихся привилегий.

    -  Павел Петрович как говорил: «Ты аристократ, пока я тебя вижу, а как не вижу, ты никто»! - апеллировал к сомнительному авторитету убитого царя будущий народник.

    -  Вам доводилось видеть императора Павла? - спросил меня незначительный господин с пьяным и глупым лицом.

    -  Доводилось, - сознался я. - Как-то мы с ним беседовали.

    -  Ну и как он, что был за человек? - заинтересовались присутствующие.

    -  Обычный реформатор, хотел единолично всю Россию переделать, да надорвался. Знаете, как по этому поводу говорится: «хотел как лучше, получилось как всегда».