— Томми, — еле слышно прохрипел он.

Адриан отчетливо видел, как к его сыну потянулась цепочка мгновенно распускавшихся над землей цветков из пыли и песка. Он понимал, что это пули, выпущенные очередью из пулемета, стоявшего в глинобитной хижине на расстоянии каких-то пятидесяти ярдов, прямо по курсу стремительно приближавшихся «бородавочников». «Ну почему, почему эти самолеты такие медленные, — с ужасом осознавая то, что сейчас должно произойти, думал Адриан. — Почему они не взлетели чуть раньше, почему пилоты не зашли на боевой разворот хотя бы на две, нет, даже на одну секунду раньше?! Если бы…»

А фонтанчики от пуль неумолимой чередой приближались к его сыну. Адриан увидел, как Томми в буквальном смысле слова снял свою смерть. Его убило за долю секунды до того, как в дом, превращенный в огневую точку, попала ракета, до того, как это ветхое строение взлетело на воздух в огненном шаре взрыва.

«Как же жестоко бывает время», — подумал Адриан Томас.

Он закрыл руками лицо, словно пытаясь защититься от того, что обрушилось на него за эти последние минуты. Он словно пытался спасти остатки своего разума, еще не тронутые болезнью. В объявшей его темноте звуки боя вдруг стихли, и, когда пожилой профессор убрал руки с лица и вновь открыл глаза, он оказался дома, в своем тихом кабинете и в полном одиночестве. Перед ним на столе лежали лишь книги, посвященные серийным убийцам.

У Адриана было такое ощущение, что какая-то часть его самого погибла там, в далекой стране, в том бою, где встретил свою смерть его сын.

Он хотел что-то сказать Томми, хотел поговорить с Касси, но никого из них не было рядом. В ушах у него по-прежнему звенело. Адриан решил, что этот странный звук — следствие его пребывания в самой гуще боя, среди взрывов и выстрелов. Оставалось лишь надеяться, что отголоски галлюцинации исчезнут сами собой. Но звук не становился тише, наоборот, он все сильнее вспарывал тишину, давно висевшую в практически пустом доме. Этот вроде бы мелодичный, но в то же время до ужаса неприятный звук терзал барабанные перепонки Адриана Томаса и становился почти невыносимым, и тут пожилой профессор с изумлением осознал, что это вовсе не галлюцинация: кто-то настойчиво трезвонил в звонок у входной двери его дома.

Глава 17

Она не знала, сколько времени проспала. Минуты? Часы? Дни? Разбудил ее плач ребенка.

Она не понимала, что следует делать. Плач был очень тихим, отдаленным, и она не сразу сообразила, что это такое. Сильнее прижав Мистера Бурую Шерстку к груди, она принялась поворачивать голову в разные стороны, пытаясь определить, откуда происходят эти заунывные звуки. Девушке казалось, что плач было слышно достаточно долго, хотя, может быть, на самом деле он затих всего через пару секунд. «Что бы это могло значить?» — подумала она с недоумением. Дженнифер никогда еще не приходилось сидеть с детьми. Она была единственным ребенком в семье, и поэтому все ее представления об уходе за младенцами сводились к набору элементарных инстинктов, присущих каждому человеку. Возьми дитя на руки. Покачай его. Покорми его. Улыбнись ему. Положи его обратно в кроватку, пусть спит.

Дженнифер осторожно повернулась, боясь своей возней заглушить еле слышные звуки. Плач, тревожный, призывный, вызвал у нее смешанные чувства. Он что-то означал, и девушка пыталась определить, что именно, заставляя себя быть рассудительной, мыслить четко, использовать всю свою проницательность.