«Хаммер» несся вперед по истерзанной взрывами дороге, а Томми, наклонившись к самому ветровому стеклу, продолжал снимать. Большую профессиональную камеру «Sony» он прижимал к плечу как свое единственное оружие. Что он видел в крохотном зрачке визира — оставалось только догадываться: мир вокруг был затянут пеленой пыли и дыма. У Адриана першило в горле, он закашлялся. Не отрываясь от камеры, Томми сказал:

— Да, отец, тут не курорт, особенно с непривычки. Ничего, скоро освоишься. И потом, это ведь просто пыль, остатки кордита из снарядов, ну, нефть где-то в скважинах горит… Это все ерунда. Вот когда наткнешься на пролежавшие пару дней под палящим солнцем трупы, вот тогда тебя и начинает по-настоящему наизнанку выворачивать.

Томми опустил камеру и, помолчав, вновь обратился к отцу:

— Я за этот репортаж кучу премий посмертно отхватил. Да ты, наверное, сам знаешь. Мне удалось заснять все, от начала до конца: от той самой секунды, когда машина подорвалась на фугасе и нас стали расстреливать из засады, до авианалета на позиции противника, когда наши прикрывали нас с воздуха. Даже когда меня убили, я не выпустил из рук камеру, и она продолжала снимать уже после моей смерти. Запись сначала выложили в Интернет. Ты, кстати, знаешь, что этот ролик был просмотрен и скачан больше трех миллионов раз? Ну а уже потом его показали по телевидению. Один из самых опытных и заслуженных ведущих собрал на показ множество журналистов и произнес перед собравшимися вступительную речь. Ты знаешь, мне она даже понравилась. Он говорил о военных журналистах. Начал с Фрэнка Капры и Эрни Пайла, потом перешел к тем ребятам, которые освещали войну во Вьетнаме. Я, кстати, думаю, что дядя Брайан наверняка встречался с некоторыми из них. Они ведь шли в бой рядом с солдатами, только со своими пленочными «Никонами» на шее да с блокнотами в руках. У них в те годы даже бронежилетов не было. Ведущий проникновенно и, пожалуй, даже искренне говорил о традициях, о верности профессии, без лишнего пафоса завернул что-то о профессиональном долге и даже о священном служении обществу. Но мы-то с тобой, отец, знаем, что я здесь оказался просто потому, что мне нравилось снимать. А в обычной жизни мне не хватало впечатлений. Экстрима хотелось. Сам понимаешь: где, как не здесь, можно получить все это с лихвой. Для журналиста-телевизионщика нет ничего лучше, чем нестись через пустыню с отделением отмороженных морских пехотинцев и снимать, снимать, снимать… Пусть даже в конечном итоге это и будет стоить тебе жизни.

— Это ты точно заметил, что мы отмороженные, — перекрывая завывания ветра в открытом люке, прокричал пулеметчик, — отмороженнее не придумаешь.

— Томми, я вот хотел… — преодолевая удушливый кашель, прохрипел Адриан.

— Нет, папа, послушай ты меня. У нас мало времени. Сейчас все так закрутится — не до разговоров будет. Я потом попытаюсь к тебе заглянуть, когда все немного успокоится, но сейчас нам нужно разобраться в главном…

— Томми, пожалуйста…

— Нет, отец, слушай…

Выбравшись на более-менее ровный участок дороги, «хаммер» стал набирать скорость. Морской пехотинец, который сидел за рулем, присвистнул и сказал:

— Ну что, ребята, скоро самая хрень и начнется. Что я могу вам сказать, мужики? Берегите яйца. Кое-кому из нас они, может быть, еще пригодятся.

Адриан никак не мог понять, как люди, которых, как он прекрасно знал, уже нет в живых, могут говорить о собственной смерти, причем, судя по всему, еще до того, как она наступила. Сам-то он прекрасно знал по сообщениям в прессе, чем все это кончилось тогда, уже шесть лет назад. Ему оставалось только крепче сжимать руками поручень над головой и слушать спокойный и уверенный голос сына.