«Я не тронутая, я невинная, я девственница. Я девственница, девственница…»

— Чиста, — буркнула старуха и оттолкнула меня.

На негнущихся ногах, всё ещё не веря своей удаче, я вернулась к Прошке и Фенечке, едва нашла их в белёсом тумане пара и ответила на безмолвный вопрос в их глазах:

— Всё прошло отлично. Нам уже можно идти?

Прошка с трудом удержалась от победного клича и, чтобы выпустить наружу свои чувства, крепко стиснула в объятиях Фенечку, но та возмущённо вырвалась, показывая на пальцах какие-то непонятные, но явно обидные жесты. Прошка не обиделась, а радостно предложила:

— Пойдём в парилку, боярышня моя! Попарю твои косточки, здоровее будешь!

— Нет-нет, — отмахнулась я, ощутив слабость в ногах и руках. — Хочу вернуться в горницу. Спать хочу.

— Ну, как знаешь!

В другой раз девчонка обязательно бы обиделась и дулась бы не меня, но сегодня она была слишком счастлива для обидок. Я понимала её прекрасно. Если бы на кону стояла честь и жизнь моей семьи, я бы тоже болела душой за результат процедуры. Другое дело, что меня практически изнасиловали пальцем… При мысли об этом я снова почувствовала озноб, заторопилась собрать волосы, накинуть рубаху, спрятав Куся на груди, и вон из бани. Вон, вон, скорее в постель…

Но даже в горнице мои муки не закончились. Наевшийся до отвала рыбных пирожков Кусь вылизал длинным язычком влажную от бани шерстку и, свернувшись калачиком на соболях, уснул с писклявым храпом совершенно счастливого существа. А неумолимая Прошка потащила меня сложить руки перед иконой.

— Зачем?! Я не верю в бога, не умею молиться и даже учиться не хочу! — запротестовала я.

— Ты не хочешь и не веришь, а вот Богдана молится с истовым наслаждением! — наставительно возразила девчонка. — Или лучше, если все поймут, что ты — не она?

— Зануда, — пробормотала я, склонив голову и соединив ладони перед грудью. Прошка права. Надо выдерживать легенду. Я должна стать набожной скромной боярышней, хотя бы на людях.

— Молитвы ты не знаешь, поэтому просто шевели губами, — велела мне моя наставница. — А крестись, когда я крещусь. Знаешь ведь, как?

Знаю. Видела. По телевизору. Неуверенно перекрестилась, как утром в церкви, но Прошка нахмурилась:

— Куда больший-то тянешь? Два перста надобно, откель третий взялся? Христос-Бог и Христос-человек, а третий на что?

В мозгу что-то заворочалось, сонная и очень древняя мысль вылезла из-под тёмной массы насущных и вякнула: «Раскол, Никон, старообрядцы, двоеперстие». И снова вернулась досыпать. Да уж… Не думала, что самолично побываю в той эпохе, где ещё крестятся двумя пальцами. А утром крестилась просто машинально, обезьянничая за другими…

Когда урок богословия окончился, я потащилась составить компанию Кусю. Мои девчонки резво разложили постель, накрыли меня шубой и неожиданно легли по обе стороны. Я опешила сначала, потом спросила:

— Какого буя? У вас что, своих кроватей нет?

Фенечка глянула на Прошку, а та удивлённо приподняла голову с подушки:

— Так ить, боярышня, я всегда с тобой спала! Ох ты ж… Забыла опять.

Она махнула рукой:

— Холодно ночами-то… Печка прогорит, и смёрзнешься! А мы согреем, мы тёпленькие! А хош, пяточки тебе почешу, как раньше?

Я только тяжко вздохнула. О Летающий Макаронный Монстр, дай мне сил и терпения выжить в этом мире…

— Отодвиньтесь от меня, — велела я девчонкам. — Терпеть не могу спать в тесноте. И пятки мои чесать не надо. И массаж делать тоже. Всё, споки!

Прошка наморщила лоб, вероятно, ничего не поняла и решила, что ей этого понимать и не надо. Правда, тоже вздохнула глубоко.