Ты можешь даже рассказывать ей о своих похождениях — пусть развлечется, пусть переживет в воображении то, чего, как ей кажется, ей уже не пережить в реальной жизни. Я знаю, что прошу слишком многого, знаю, что ты от этого ничего не выиграешь, что это для тебя будет скорее тяжелой обязанностью. Но ведь и Луиса сможет частично заменить тебе меня, стать в свою очередь моим продолжением. Умирая, человек продолжает жить в своих близких, и они узнают друг друга благодаря этому и тянутся друг к другу, словно связь с тем, кого больше нет, объединяет их и они становятся чем-то вроде братства, людьми одной касты. И ты не потеряешь меня навсегда, ты сохранишь связь со мной через Луису. Ты всегда окружен женщинами, но друзей у тебя немного. И ты будешь скучать по мне, даже не сомневайся. А у нас с Луисой одинаковое чувство юмора, к примеру. Мы столько лет постоянно подшучиваем друг над другом. Диас-Варела, наверное, рассмеялся, потому что его друг говорил слишком уж мрачным тоном, и еще, потому что неожиданное и не совсем обычное предложение его слегка позабавило. "Ты просишь, чтобы я заменил тебя, если ты вдруг умрешь, — наверное, произнес он в ответ полуутвердительно, полувопросительно, — чтобы я стал чем-то вроде мужа для Луисы и чем-то вроде отца для ваших детей? А можешь мне объяснить, с чего ты взял, что вскоре они могут тебя потерять? Ведь ты же сам говоришь, что здоровье у тебя отменное и нет никаких причин за него опасаться? Или это неправда? Скажи, с тобой действительно все в порядке? Ты здоров, не замешан, насколько я знаю, ни в какие сомнительные истории, у тебя нет неоплаченных долгов — по крайней мере денежных, — тебе никто не угрожает. Или ты задумал уйти из жизни по собственной воле?" — "Да нет, конечно нет! Я от тебя ничего не скрываю. Я же тебе уже сказал: иногда я вдруг представляю, что меня в этом мире больше нет, и чувствую страх. Не за себя — кто я такой? — а за детей и за Луису. И я всего лишь хочу быть уверенным, что ты о них позаботишься. Хотя бы в первое время. Чтобы рядом с ними был человек, похожий на меня и чтобы они могли опереться на его плечо. Нравится тебе это или нет, замечаешь ты или нет, но мы с тобой очень похожи. Возможно потому, что мы слишком давно дружим".
Диас-Варела, вероятно, задумался на минуту, потом ответил (скорее всего, неискренне, во всяком случае не совсем искренне): "А ты хорошо понимаешь, на что меня толкаешь? Ты понимаешь, что почти невозможно, будучи долгое время "чем-то вроде мужа", не стать в конце концов мужем настоящим? В той ситуации, которую ты только что обрисовал, легко может статься, что вдова и холостяк очень скоро почувствуют, что их связывают не только общие воспоминания, и будут правы. Если люди встречаются каждый день, если один из них берет на себя ответственность за другого, заботится о нем, так что этот другой уже не может без него обходиться, то легко догадаться, чем все закончится. Разве что оба очень непривлекательны внешне или у них огромная разница в возрасте. Луиса очень привлекательна, и ты это прекрасно знаешь, у меня тоже от женщин отбоя нет. Я не собираюсь жениться, но если ты вдруг умрешь, а я каждый день буду приходить в твой дом, то едва ли можно будет избежать того, чего никогда не случилось бы, если бы ты был жив. Ты хочешь умереть, сознавая это? Больше того, подталкивая меня к этому, настраивая меня на это, уговаривая меня на это пойти?"
Десверн, наверное, помолчал, словно обдумывая слова друга. Возможно, прежде ему и в голову не приходило, что дело может принять подобный оборот. Потом, вероятно, засмеялся и произнес отеческим тоном: "Ты неисправимый оптимист. И тщеславия тебе не занимать. Потому-то ты и будешь хорошей опорой. Я не думаю, что может произойти то, о чем ты говоришь. Прежде всего потому, что ты для нее — свой человек. Ты почти как кузен, на которого нельзя смотреть иначе как на родственника. — Тут он, наверное, немного поколебался (или притворился, что колеблется) и добавил:
— На тебя она сможет смотреть только моими глазами. |