– Тогда я посижу с ним до утра. У него настоящее сотрясение мозга, и его опасно оставлять одного, а то даже воды будет подать некому.

– По моему, это лишнее, он и сам неплохо переночует, – внимательно посмотрев на больного, решил Глеб.

– Нет, я лучше останусь, мне не трудно…

Ну и черт с ними, решил я и пошел к себе. Но по дороге раздумал и, сев в лифт, спустился в ночной бар. Там были только две привлекательные девушки. Я купил бутылку водки и подсел к ним за столик.

– Меня зовут Родик, а вас? – начал я атаку.

– Нас тоже зовут, но за деньги, – ответила одна из них.

– Не понял…

– А что тут понимать, мы на работе.

Пятьсот рэ в час. Идет?

– Извините…

Я отсел за другой столик, налил полный фужер водки и залпом его осушил.

Закусил кругляшком лимона и задумался.

Обидно было, что нас выгнали из ночного клуба, что пострадал Шах, а не я, и теперь Валька любит его, а не меня. Даже про Скрипку Контрабаса забыла. В расстроенных чувствах из за бесцельно проведенной ночи я допил бутылку и решил идти спать. Но когда я поднимался наверх в лифте, со мной что то произошло. Если быть честным, то я просто окосел. Теперь мир мне представлялся совсем другим.

А главное – я понял, что надо было делать, чтобы Горностаева начала вокруг меня так же суетиться, как и вокруг Шаха.

Я тоже должен быть раненым и поэтому несчастным.

Я пулей влетел в свой номер и начал лихорадочно искать подходящий предмет.

Под руку подвернулся диктофон. Хорошенько размахнувшись, я попытался нанести себе удар. Но промахнулся и попал в стену. Разозлившись, ударил еще и по ней ногой. Следующая попытка ударить себя в лоб диктофоном тоже не получилась, зато стене досталось снова. Хоть я и был пьяным, но срабатывал инстинкт самосохранения, именно он в последний момент отводил мою руку от головы. И в тот момент, когда я, встав для удобства перед зеркалом, предпринял очередную попытку, кто то набросился на меня сзади и начал отнимать диктофон. Завязалась короткая потасовка. Раздался грохот – это случайно выпущенный мной диктофон с силой ударился об стену. Нападавший отпустил меня – это был Шаховский. На полу лежали остатки от диктофона. А в дверях стояли Спозаранник и Горностаева.

– Ты что делаешь? – грозно спросил Глеб у Шаховского.

– Кто то колотил в стену, я думал, что Родьку похищают, побежал на помощь, а тут…

– Что тут? Зачем ты полез драться с ним? – все равно недоумевал Глеб.

– Тут это… – замялся Шах, глядя на меня. – Он тут это. Я вхожу, а у него белая горячка, и он сам себя диктофоном бьет. Честное слово, сам себя! Я думал – ну все уже, спасать полез, а тут диктофон об стену…

– Диктофон я сам видел! – оборвал его Спозаранник. – Каширин, он правду говорит? А что с тобой разговаривать, ты же в стельку. Завтра с утра напишешь объяснительную. О том, как диктофон угробил, и о том, как сам себя ударить пытался.

– А может, он садомазохист? – предположила Горностаева.

– Естественно! – пьяно подтвердил я. – Только скрывал долго.

– Как любопытно, – заинтересовалась Горностаева и сделала ко мне несколько шагов.

Но тут Шаховский застонал и начал медленно оседать на землю. Увидев это, Валька бросилась к нему и обняла его за талию.

После того, как она отконвоировала раненого героя в его гостиничный номер, Спозаранник сказал очень тихо:

– Если она забеременеет, Скрипка нас не простит.

Я же засыпал с мыслями о том, что большего симулянта и артиста, чем наш Витя, пожалуй, и не отыскать ни в одном большом, среднем и малом театре нашей родины.

5

Утро было не самым лучшим для меня.