Он вспомнил ненавистного Занфаля, как тот взял его за шиворот и тряхнул так, что чуть не переломал ребра, а потом у всех на глазах толкнул в грязь. И лишь за то, что у Шафеи язык повернулся заговорить об имении. Он топнул ногой и продолжил:

— Этот злодей похитил ребенка у Сидхума, торговца бараньими головами, и больше никто его не видел. Он дитя новорожденное не пощадил. И ты еще спрашиваешь, где тебе рожать? Родишь среди людей, которые не убивают младенцев.

Абда вздохнула и сказала тихо, чтобы смягчить смысл своих слов:

— Довольствовался бы ты тем, чем довольствуются остальные!

Мужчина нахмурился. Раздражение на его лице скрывала темнота.

— А в чем моя вина, Абда? Я спрашивал: где же времена Габаля, где справедливая сила? Что заставило род Габаля вновь страдать от унижений? А Занфаль разнес мою мастерскую, набросился на меня и убил бы, если не соседи. Останемся здесь, пока не родишь, — иначе ждет его такая же судьба, как ребенка Сидхума.

Она печально покачала головой.

— Если бы у тебя, Шафеи, было терпение! Ты разве не слышал, что говорят? Скоро аль-Габаляуи выйдет из своего добровольного заточения, чтобы избавить внуков от позора и унижения.

Мужчина глубоко вздохнул и усмехнулся:

— Говорят… Я слышу эти разговоры с детства. Но правда в том, что наш дед закрылся от нас, а его управляющий присвоил себе все, кроме, конечно, той части, которую отдает охраняющим его надсмотрщикам. Занфаль, отвечающий перед ним за род Габаля, получает деньги и набивает себе брюхо, как будто не было в нашем квартале самого Габаля, как будто не лишил он глаза Даабаса за выбитый им глаз Каабальхи.

Женщина, еле различимая в плотной темноте, замолчала. Утро ей было суждено встретить среди незнакомых людей. Чужие станут ее новыми соседями, и их руки примут новорожденного. Он вырастет на чужой земле, как ветка, оторванная от дерева. А женщина хотела остаться жить в своем роду. Она носила еду мужу в мастерскую, садилась вечером перед окном и слушала ребаб слепого поэта дядюшки Гаввада. Как чудесно пел ребаб, и как красива была история Габаля! Ночью ему повстречался аль-Габаляуи и приказал не бояться. Аль-Габаляуи обещал ему сочувствие и поддержку, и они одержали победу. Габаль вернулся в свой квартал окрыленным. Что может быть слаще возвращения после разлуки?!

Шафеи вгляделся в меркнущие звезды и светлую полосу на небе.

— Нужно идти, чтобы быть на рынке до восхода, — озабоченно сказал он.

— Но мне бы еще отдохнуть.

— Хватит уже!

Как хорошо было бы жить без Занфаля! Жизнь была бы полна благ, чистой любви, и добрых чувств под небом с мерцающими звездами. Но в ней есть управляющий Ихаб, надсмотрщики Баюми, Габер, Хандуса, Халед, Батыха и Занфаль. Не было ничего невозможного в том, чтобы каждый дом квартала стал подобен Большому Дому, чтобы вместо стона из них доносилась музыка. Но угнетенные продолжают лишь мечтать о несбыточном, как когда-то Адхам. Несчастные, лица их опухли от пощечин, поясницы ломит от пинков, глаза облепили мухи, а в головах роятся вши.

— Почему аль-Габаляуи забыл о нас?

— Бог знает, что с ним творится, — пробормотала женщина.

От отчаяния и гнева мужчина прокричал:

— Аль-Габаляуи!

Ему ответило эхо. Он встал.

— Положись на Бога!

Женщина поднялась, он взял ее под руку, и они зашагали на юг, в сторону рынка аль-Мукаттам.

45

Глаза Абды излучали радость, с лица не сходила улыбка.

— Вот и наша улица! — воскликнула она. — Вот мы и вернулись, слава Богу, Владыке миров!

Дядюшка Шафеи, вытерев пот со лба рукавом накидки, улыбнулся и подтвердил:

— Правда, приятно снова оказаться дома!

Рифаа слушал слова родителей, но его красивое открытое лицо выражало удивление, к которому примешивалась грусть.