— Разве можно забыть рынок аль-Мукаттам и наших соседей? — противился он.

В ответ мать улыбнулась ему, покрывая платком голову, уже тронутую сединой. Было ясно: мальчик привык к местам своего детства так же сильно, как она истосковалась по родной улице. И хотя здесь его ждут забота и ласка, без старых друзей ему будет нелегко.

— Хорошее никогда не забывается, — ответила Абда. — Но это наша родина, здесь наша родня. Они хозяева улицы. Ты полюбишь их, и они примут тебя. Как прекрасен должен быть квартал Габаля после смерти Занфаля!

Но Шафеи засомневался:

— Ханфас вряд ли окажется лучше.

— Однако у Ханфаса нет причин держать на тебя зло.

— Ненависть надсмотрщиков вспыхивает быстро, как фитиль.

— Не думай об этом! — взмолилась Абда. — Мы вернулись для того, чтобы жить мирно. Ты откроешь мастерскую, и она будет приносить доход. Не забывай, что и на аль-Мукаттаме надсмотрщики не оставляли тебя в покое. Всюду люди под их властью.

Семья уже подходила к своему кварталу. Впереди шагал Шафеи с мешком за спиной, за ним следом шли Абда и Рифаа, каждый с большим узлом в руках. Рифаа, высокий и стройный, с ясным лицом, в котором угадывалась скромность и мягкость, был необыкновенно привлекательным юношей. По нему было видно, что он чужой на этой земле. Он с любопытством разглядывал все вокруг, пока его внимание не привлек Большой Дом, одиноко стоявший в начале улицы, за высокой стеной которого качались кроны деревьев. Рифаа долго не сводил взгляда с дома, потом спросил:

— Дом нашего деда?

— Да! — радостно воскликнула Абда. — Видишь, как я тебе рассказывала. Здесь живет твой дед, владелец этой земли и всего имущества на ней. Здесь все принадлежит ему и существует его милостью. Если бы он не закрылся от нас, наша улица была бы самой счастливой!

Шафеи, усмехнувшись, добавил к ее словам:

— Да! И от его имени управляющий Ихаб грабит имение, а жители затравлены надсмотрщиками.

Они неуверенно продвигались по улице вдоль южной стены Большого Дома. Рифаа не сводил глаз с его закрытых окон и дверей. Потом перед ними вырос дом управляющего Ихаба, у распахнутых ворот которого на скамье сидел привратник. Как раз напротив располагался дом главного надсмотрщика улицы — Баюми. У входа стояла повозка, груженная мешками риса и корзинами фруктов. Слуги один за другим вереницей заносили их в дом. Вся улица была большой детской площадкой, где резвились босоногие мальчишки, а их матери сидели на циновках прямо на земле, перебирая фасоль или нарезая зелень. Они рассказывали друг другу шутки, они обменивались новостями, кругом царили шум и суета. Тут раздавался смех, там слышалась перебранка. Как только семейство Шафеи ступило в квартал Габаль, на пути им встретился слепой старик, неторопливо нащупывающий палкой себе дорогу. Шафеи скинул мешок, поставил его на землю и бросился к слепому с возгласом:

— Дядя Гаввад, поэт наш, здравствуй!

Поэт остановился, изо всех сил напрягая слух, в растерянности затряс головой, и сказал:

— И тебе здравствуй! Твой голос я где-то слышал.

— Как ты мог забыть своего друга, плотника Шафеи?!

Лицо старика засветилось, и он воскликнул:

— Шафеи! Боже мой!

Старик раскрыл объятия, и друзья горячо обнялись, привлекая внимание всех, кто находился поблизости. Двое мальчишек, подражая им, тоже принялись обнимать друг друга. Не отпуская руки Шафеи, Гаввад сказал:

— Вас не было с нами двадцать лет, а то и больше. Как стремительно летит время! А что с твоей женой?

— Со мной все в порядке, дядя Гаввад, — откликнулась Абда. — Я молилась, чтобы Бог послал тебе здоровья! А это наш сын Рифаа.