– А я хочу, – повторила Инна. – Только не по нем, какой он есть, а по тому, кого я придумала…

– Тогда поплачь, если тебе так будет легче…

Но Инна не успела заплакать. Вошел Визарин. Стал рядом, взял руку Инны:

– Все будет хорошо, дочка…

– Чего уж лучше, – насмешливо протянула Инна.

– Детка моя, – сказала Алиса. – Не огорчайся, прошу тебя, все это ерунда, пустяки, самые сущие, когда нибудь вспомнишь о том, что было, и так тебе смешно станет, вот увидишь, радость моя!

Визарин подивился, как нежно, по матерински ласково звучит Алисин голос. Когда то она, Алиса, так же удивила его своей нежностью, обращенной к маме.

Но Инна внезапно удивила его еще больше: скрестила руки на груди, глянула на тетку, усмехнулась краешком рта:

– А вам то откуда все известно, тетя Алиса? Можно подумать, что эта сторона жизни как то коснулась вас…

– Инна, что ты говоришь? – воскликнул Визарин, но Инна не слушала его:

– Я страдаю, конечно же страдаю, но я любила, и меня любили, я знаю, что такое любовь, и страдание, и радость, и горечь, а вы – вы же ничего не знали и не знаете, как же вы можете так неоспоримо утверждать, что и как со мной после будет?..

Вдруг, как бы сообразив жестокость своих слов, Инна зажала себе рот обеими ладонями, мгновенно выбежала из комнаты.

Алиса заговорила первая:

– Не сердись на нее, это она не со зла…

– А с чего же?

– На душе горько, вот и решила – дай ка на тетке вымещу, авось полегчает…

– Нет, это гены, – с горечью заметил Визарин. – Сказались гены, те, не наши…

Алиса пожала плечами:

– Что же поделать? Я ее и с генами люблю, и ты тоже…

И от этих просто сказанных слов внезапно на душе Визарина стало легче.

Разумеется, они помирились, племянница и тетка, Инна просила прощения, и Алиса отвечала:

– Да, конечно же, да я уже все забыла…

– Но я не забыла, – говорила Инна, и Визарин знал, то, что Инна в раздражении сказала тетке, будет еще долго терзать ее.

Сколько времени прошло с того дня? Неполных полтора года…

И вот Инна смотрит на отца счастливыми глазами.

– Мне так хорошо, папочка, так хорошо…

Ему захотелось обнять ее, прижать к себе, шептать на ухо какие то смешные слова, которые Инна любила и сама часто выдумывала.

Бывало, в детстве подбежит к нему, потрется щекой о щеку и начнет шептать на ухо свои немыслимые прозвища, каждый раз после спрашивая:

– Это ты, а кто же я?

У него не хватало фантазии сочинять новые слова, как это умела делать Инна, придумать самые, казалось бы, диковинные словосочетания.

Она смеялась, обнимала его, дыхание ее было незамутненным, пахло парным молоком, свежестью, чистотой…

– …Только бы ты была счастлива, – повторил Визарин.

Он хотел сказать еще что то, но боялся, как бы вдруг не прослезиться, а хотел он сказать вот что: хотя бы ты была счастливей, чем мы с мамой, ведь ты же знаешь, у нас с мамой не все гладко, нет психологической совместимости, нет душевного покоя и радости, а кто виноват, она или я, не тебе, да и не нам с мамой решать. Должно быть, каждый прав и не прав по своему…

Так хотел сказать, но не сказал Визарин, а Инна между тем все чаще глядела туда, где стоял и непоколебимо ожидал ее очкарик Слава.

И Визарин подумал, что сейчас ни о чем с нею говорить нельзя, она просто ничего и никого слушать не будет. Для нее сейчас самый главный человек в жизни – Слава. И нет никого главнее и важнее для нее, чем он.

И нельзя за это на нее обижаться.