Наконец мое желание исполнилось. Пробираясь по бездорожью, мы наткнулись на тропу, и Ворон без раздумий свернул на нее, словно знал здесь каждую травинку. Мы проехали всего ничего, когда впереди развиднелось.

Мы стояли на опушке леса, на вершине крутояра, с которого открывался вид на холмы, поросшие островками леса. Между ними текла река — похожая на те, через которые мы неоднократно перебирались в пути. Где-то далеко, на горизонте, глаз различал распаханные поля и другие признаки близкого человечьего жилья. А надо всем этим было светло-голубое осеннее небо и сколько угодно простора.

Задохнувшись от необыкновенного зрелища неизвестной мне земли, я стоял, держа под уздцы серого коня Ворона. Тот сидел в седле, откинувшись назад. Внезапно раздался его короткий болезненный стон.

Я вскинул глаза. Мой спутник жадно смотрел на раскинувшиеся перед ним поля, и я готов был поклясться, что глаза его блестят от сдерживаемых слез.

— Что это за земля? — решился спросить я. — Это твоя родина?

— Это мой дом, — вздохнул он и крепче стиснул поводья. — Но моя родина далеко!.. Я из Гардарики… Слышал о такой земле?

Я с готовностью кивнул — у отца было несколько рабов из тех краев, викинги, побывавшие там, рассказывали чудеса об этом крае.

— Гардарика гораздо дальше, в той стороне. — Ворон махнул рукой к северу. — А эта река называется Лаба…

— Красивая! — сказал я, желая показаться вежливым.

— Что ты знаешь о красоте? — Ворон впервые рассердился. — Ты не видел Ильмера, нашего озера, не видел Славенска, города моих предков! Не видел реки Мутной и отражающегося в ее водах святилища бога Коркодела, Змея Волхова!.. Как бы я хотел умереть на родине, там, где пролилась кровь моего отца и где навеки упокоилась моя мать…

Совсем недавно он уговаривал меня смириться с тем, что я больше никогда не увижу мать и родных мест, и я не удивился теперь его словам. Но молодость не может смириться с неизбежным, и я не верил его словам.

— Что заставляет тебя так думать? — спросил я. — Неужели ты торопишься умереть?

— Я люблю жизнь, — таким мрачным голосом, что заставил меня усомниться в истинности этих слов, ответил Ворон. — Но я знаю, что за мои дела мне не положено счастья умереть на родине, в свой срок… Моя жизнь близится к концу, Олав!

— Ты болен?

— Я женат!

Недоумение, написанное у меня на лице, было красноречивее всяких слов. Взглянув на меня, Ворон вдруг спешился, разминая ноги, и вышел на склон, подставляя загорелое лицо осеннему неяркому солнцу.

— Ты нравишься мне, Олав Тополь, — заговорил он не оборачиваясь. — Не ведаю, в чем тут дело. По всему выходит, что я должен ненавидеть тебя — ведь теперь ты продолжишь мой путь, а мне надлежит уйти в сторону и из жизни… Но ты нравишься мне, и я ничего не могу с этим поделать!.. Что ты знаешь о Дороге богов?

Ворон никогда не заговаривал о ней, только раз или два упомянув в беседе, и я покачал головой:

— Только то, что по ней идут избранные богами…

— По ней идут сами боги, — поправил меня Ворон. — Их деяния слишком сложны для понимания смертных людей, и никто лучше них не может объяснить их целей. Мы, люди, им нужны, и они избирают лучших, кому доверяют и кто в мире призван исполнять их волю… У каждого избранного своя судьба, но одно их роднит и позволяет узнать друг друга — смерть.