– Я не буду этого слушать!

– А у тебя что, есть выбор? – Виллу показалось, что по лицу дракона – отсутствующему лицу – скользнула саркастическая улыбка. – Люк закрыт, и ты не можешь выйти. Да и вообще я больше и сильнее тебя. Это lex mundi, уйти от которого невозможно.

– Ты лжешь! Лжешь! Лжешь!

– Верь во что душе твоей угодно. Но откуда бы там она ни взялась, эта смертная кровь – большая для тебя удача. Живи ты не в этой вонючей дыре, а в каком‑нибудь более цивилизованном месте, тебя непременно призвали бы в военно‑воздушные силы. Как тебе, конечно же, известно, все пилоты наполовину смертные, потому что лишь смертная кровь может с успехом противостоять холодному железу. Ты бы жил словно князь и учился быть воином. При удаче ты мог бы убить тысячи и тысячи. – Дракон на секунду задумался, а потом заговорил чуть тише. – Как бы мне отметить это нежданное открытие? Может быть, стоит… Ну да, конечно! Я назначу тебя своим первым заместителем.

– А я что, стану от этого каким‑нибудь другим? – спросил Вилл и со злостью сковырнул струп на левом запястье.

– Не презирай титулы и звания. Это как минимум произведет впечатление на твоих друзей.

Это было намеренное оскорбление, потому что друзей у Вилла не было, и дракон прекрасно это знал. Были когда‑то, а теперь их не стало. Все по возможности его избегали, а если такой возможности не было, вели себя при нем с предельной осторожностью. Дети дразнили его и всячески обзывали. Иногда они бросали в него камни или глиняные черепки или даже – как‑то раз и такое было – коровьи лепешки, подсохшие снаружи, но мягкие и липкие внутри. В общем‑то, все это случалось нечасто, потому что он непременно ловил обидчиков и задавал им хорошую трепку. И каждый раз это вызывало у малышни искреннее удивление.

Мир детей был устроен значительно проще, чем тот, в котором жил он сам. Когда Маленькая Рыжая Маргошка попала в него той самой коровьей лепешкой, он поймал ее за ухо и препроводил к матери.

– Вот, посмотри, что твоя паршивка мне устроила! – крикнул он, тыча ей под нос кожаную безрукавку, измаранную навозом.

Большая Рыжая Маргошка отвернулась от стола, на котором закатывала в консервные банки жаб, ее глаза выражали холодное безразличие, но на какой‑то момент Виллу показалось, что в них дрожит еле сдерживаемый смех.

– Сними, и я тут же замою.

Выражение лица, с которым она это сказала, было настолько презрительным, что Виллу нестерпимо захотелось стянуть с себя заодно и штаны, швырнуть их этой наглой бабе в лицо и приказать, чтобы постирала, в порядке наказания. Но в тот же момент он словно наново увидел крепкую розовую плоть Большой Рыжей Маргошки, ее обильные груди и широкие бедра. Его причинный орган набряк с такой силой, что едва уже помещался в штанах, и они оттопырились. Большая Рыжая тут же это заметила, и не скрываемое теперь презрение в ее взгляде заставило Вилла побагроветь от смущения. Хуже того, пока ее мать замывала безрукавку, Маленькая Маргошка плясала вокруг Вилла на безопасном расстоянии, высоко задирая юбчонку, виляя перед ним своей голой задницей, а он не знал, куда глаза девать.

Зато чуть позже, уже выходя из двери с влажной безрукавкой, перекинутой через руку, Вилл остановился, повернулся и сказал, словно только что вспомнив:

– Да, и еще.